Андре Асиман - Энигма-вариации

Утром меня разбудило жужжание ее эсэмэски.

Субботу я провел в каком-то ступоре. Я был признателен Манфреду за то, что он ни словом не упомянул вчерашний ужин. В обеденный час он принес мне в кабинет бутерброд с сыром и ветчиной и горсть картофельных чипсов. Что я хочу — холодный чай или диетическую кока-колу? Диетическую колу, ответил я. Сейчас будет, сказал он и вышел, тихо-тихо прикрыв за собой дверь. Он все знал.

Вернувшись, он спросил, не размять ли мне спину. Спасибо, и так хорошо. «Тогда пошли вечером в кино, развеешься». В результате вечером мы пошли в кино. Показывали еще один датский фильм. После сеанса мы немного погуляли в районе Линкольн-центра. Мне всегда нравилось там по вечерам, особенно когда вокруг полно людей, занятых тем же, чем и мы, то есть по большей части — ничем: поисками места, где можно перекусить на ночь глядя или, может быть, выпить, высматриванием знакомых, которые случайно оказались тут же, — не важно каких. Домой мне не хотелось, однако я знал, что если мы будем бродить и дальше, то обязательно на них наткнемся. Я это знал — и все. Так устроена жизнь. Я сказал, что выдохся, и мы прыгнули в автобус.

Несколько лет назад меня долила недостижимая мечта сходить с ним в кино субботним вечером. Тогда я думал: если уж нам не суждено спать вместе, хватит с меня и кино субботним вечером. Ужин, бокал вина, кино. Мне хотелось держать его в кинотеатре за руку. А кроме того, мне хотелось, чтобы нас видели вместе. Понятия не имею, почему именно это имело для меня такое значение, но от этого тяга к нему только усиливалась. А теперь здесь, перед кинотеатром, я мучился мыслью, что мы встретим их.

Перед тем как сесть в автобус, я обвел глазами площадь и вспомнил, как строил мысленный план поужинать с ней поздним вечером. В этом случае, поскольку в местных заведениях мы не разбирались, мы бы, наверное, сделали самоочевидную и пошловатую вещь — сняли номер в гостинице. Я даже выбрал гостиницу — нашлась такая неподалеку от сегодняшнего кинотеатра. Да, поздний обед, гостиничный номер, секс. Шампанское? Шампанское до или после? Не будем забегать вперед, подумал я, впрыскивая толику отрезвляющего реализма в наше воображаемое свидание. Я видел, как мы вдвоем, червонный валет и пиковая дама, сидим на краешке кровати, надеваем сброшенную обувь, в очередной раз говорим о нашей бессчастной любви.

Сейчас, стоя рядом с Манфредом и глядя на эту самую гостиницу, я чувствовал омерзение совсем по другой причине. Плохо, что день принес мне сплошные разочарования, стократ хуже, что я причиняю боль Манфреду, но главное — я разочаровался в самом себе, в том, кем был всегда и перестать не в силах. Мне сделалось стыдно, потому что тоскуя по ней несказанно и вспоминая, как выглядели ее бедра в тот давний вечер, когда она сидела у меня на коленях на родительском столе и просила смотреть ей в глаза, смотреть все время, я увидел в себе самом нечто мертвенное и уродливое, о чем просил всю ночь и о чем потом пожалел, когда получил из ее рук в виде неловко упакованного подарка. Пришло облегчение. А с облегчением явился его незваный спутник, равнодушие — это оно призывает оставить попытки еще до того, как мы потянулись к предмету своих мечтаний.

Ее уверенное «Вообще!» даровало мне облегчение. Не придется строить планы, проверять наши чувства на прочность, не придется даже скрывать нашу встречу или где я был в середине дня. Гостиница, шампанское, одежда, которую мы надеваем обратно, ложь в ответ на вопрос и попытки объясниться... Слава богу! Может, мне и вовсе не хотелось с ней переспать. Да и ей со мной тоже.

Все это происходило в голове. Да там и осталось.

Несколько месяцев спустя я пошел к врачу — долго не проходила боль в плече. Я был уверен, что речь идет об остром бурсите после неудачного движения во время игры в теннис. Однако после двух визитов меня отправили делать КТ — так, для полной уверенности, добавил врач обычным торопливым рассеянным тоном, к которому прибегают врачи, чтобы задушить вашу тревогу в корне. «Долго будет заживать?» — спросил я после короткого молчания, показывая тем самым, что хочу сразу перейти к сути. «Пока говорить рано», — ответил он. Впрочем, еще до того как он предложил мне сесть, я понял, что он и здесь уходит от ответа.

Мысли лихорадочно кружились. Если у меня опухоль, то я не доживу до конца года, а если меня не будет в живых, то не останется ничего: ни вторых попыток, ни вечеринок накануне високосного года — окажется, что все это ожидание подходящего момента было зря. Я умру, успев пожить только ненастоящей жизнью. Впрочем, я пока даже и не жил: я ждал. Через две недели диагноз развеял все мои страхи. Бурсит.

Но какая-то часть моей души твердила, что это соприкосновение со смертью стало важным уроком. Пора действовать.

И вот спустя меньше часа после известия, что я останусь жив, я сделал то, чего никогда еще не делал. Набрал ее номер. Я заранее отрепетировал все, что скажу: давай пообедаем, тихо, незатейливо, ненавязчиво пообедаем я тут знаю хорошее местечко — нет, ничего не выйдет! — окажется, ей нужно назад на работу, на все эти бесконечные встречи, которые ей так надоели. А если она спросит, почему именно сейчас, я так и отвечу: почти произошла одна вещь, но потом не произошла, мне нужно про это рассказать. Вместо этого, когда она после первого же гудка подняла трубку рабочего телефона, я решил, что застал ее в самый неподходящий момент, и первым делом спросил, есть ли у нее секундочка. «Разумеется, — ответила она, — хотя я прямо сейчас убегаю на встречу». Я сказал, что позвоню в другой раз, но она ответила: «Нет, говори сразу».

Мне понравилось, что она хочет знать мгновенно, не откладывая. Я бы на ее месте ответил точно так же. Однако спешка в ее голосе сбила меня с толку, и я позабыл незамысловатый монолог, который столько репетировал, -пойдем перекусим в каком-нибудь уютном бистро. Вместо этого я услышал совсем другие свои слова:

— Мне нужно срочно тебя видеть.

И тут я неожиданно понял, что если в ответ прозвучит нежелание или враждебность, то я покривлю душой и скажу, что только что вышел от врача с совершенно ужасной новостью и она просто должна выслушать меня немедленно. Видимо, она распознала в моем голосе тень терзаний.

— А ты где?

— Иду пешком.

— Ясно, а где именно?

— По Мэдисон.

— По Мэдисон где?

— Рядом с Шестьдесят третьей.

Я назвал магазин, который только что оставил за спиной. Я услышал, как она кричит одной из ассистенток: машину мне, моментально*.

— Никуда не уходи. Стой на месте, — распорядилась она. Я, сам того не желая, провел разговор сразу в двух регистрах, как будто бы мысль о смерти, которая двумя часами раньше заставила меня пересмотреть всю свою жизнь и обнаружить повсюду зияющие провалы, еще не отпустила и добавила надрыва в мой звонок.