Андре Асиман - Энигма-вариации

— Ритуалы, — произнесла она. Имея в виду: да, могли бы.

— Не ритуалы. Ритуалы — это повторение того, что уже случилось, репетиции — повторение того, что произойдет потом. А нам что подходит?

Ни то ни другое, подумал я про себя. Она согласилась.

— Звездное время, моя любовь.

— Именно, звездное время, — произнес я.

Через несколько месяцев прибыли мы не поездом, а самолетом. На поезде пришлось бы тащиться пять часов, а за эти пять часов между нами могло произойти всякое, что испортило бы поездку. Лететь же было меньше часа. В полете мы не говорили про свое путешествие, да и по ходу долгой поездки в такси от аэропорта в наш университетский городок обменивались разве что незначащими фразами. Не хотелось давать волю ни волнению, ни опасениям — мучил страх произнести что-то не то. Два неловких слова, пусть даже в форме шутливой пикировки, — и поездка погибла; одно ехидное замечание — и прощай, крошечный огонек, который мы так истово лелеяли, точно горящую свечу в заглохшей машине на заснеженном шоссе.

Здесь, в такси, я позабыл о том, почему мы решили вернуться. Сбежать из привычного, побыть вдвоем в городе, где нас никто не знает? Повернуть время вспять? Воротиться в иную, возможно, более подлинную, несостоявшуюся колею нашей жизни?

Ближе к университету мы окончательно притихли — каждый боялся испортить настроение или сделать неловкий шаг, притом мы старались не думать о неизбежном налете китча, присутствующем в любом возвращении. Нам хотелось, чтобы поездка прошла просто и обыденно. Она все поглядывала на озеро, а я провожал взглядом поместья, пролетавшие с другой стороны; мы оба молчали, частично забывшись, как будто возвращение столько лет спустя было бездумной, никчемной затеей. Спросить таксиста — мы были очередной разобиженной нью-йоркской семейкой: рано утром переругались, а теперь только и думаем, как бы друг от друга отделаться. При малейшем нажиме любой из нас с радостью попросил бы водителя развернуться и доставить нас обратно в аэропорт.

Мы специально приехали в понедельник с утра. Хотели успеть к началу занятий, а не к середине рабочего дня. Я, видимо, помышлял заново войти в реку времени, пройтись по тем же старым мощеным улочкам к первой на этот день аудитории. У нее были собственные привычки и причуды, к которым она хотела вернуться, сгустки времени, обладавшие особой ценностью, в которых мне, скорее всего, места бы не нашлось. Я, наверное, хотел, чтобы пути наши пересеклись в какой-то смыслонаполненной точке. Вот почему в первые несколько часов мы просто шатались по городу и пытались избегать всех троп общей памяти. Мы бродили по кампусу, как бродят изнуренные невыспавшиеся туристы: без воспоминаний и предвкушений. Несколько раз звучало: «А это помнишь?» Или: «Глянь, какую уродину возвели на месте, где стояла такая-то штука!» Но все это как бы между делом. Иногда она брала меня за руку, иногда я — ее. Мы делали снимки своими айфонами. Ее, меня, селфи вместе. Она тут же отправляла их мне в сообщении.

За спинами у нас вздымался вездесущий шпиль. Только увидев церковь Ярроу и обсерваторию Ван Спеера, маячившие вдалеке, я понял, что мы действительно вернулись, что мы здесь вместе, что все это настоящее и что, судя по лицам на фотографиях, мы действительно счастливы.

К середине дня мы сдались. Повернули в университетском дворике влево и зашагали вниз по склону, пока впереди не замаячил дом. Крупный зеленый знак на стекле одного из окон предуведомил нас о том, что ждет в жилище Уле Брита. В нем открыли «Старбакс». Спорить бесполезно, подумал я. Мы вошли, окинули взглядом бывшую прихожую, сунулись в заднюю комнату, где немногочисленные студенты что-то строчили в ноутбуках. Та самая комната, где мы когда-то сидели на вытертом персидском ковре и пили подогретый сидр. Обновленный интерьер навеял какое-то странное чувство, будто мы — чужаки, совершившие странствие во времени и явившиеся в родной дом, но не в том веке. Лестницу, которая вела в спальни наверху, снесли. Оглядывая студентов — одни сидели за столами, другие болтали у двери, третьи вбегали и выбегали, торопясь на занятия, мы отчетливо ощутили, что не принадлежим к их числу.

Заказали по кофе. Я расплатился через приложение в айфоне. Ее это впечатлило.

— Иду в ногу с эпохой, — произнес я иронически, понимая, что в этом доме мы оказались в острейшем разладе со временем.

— Ты чувствуешь себя старым? — спросила она.

— Нет. А должен?

— Я чувствую.

А потом она вспомнила, что Уле Брит говорил про Эдит Уортон.

— Ей было всего лет на десять больше, чем мне сейчас; поздновато пить вино жизни, верно?

— Мне кажется, тебе уже доводилось его пить. Этим я застал ее врасплох.

— Не провоцируй. Ну а тебе?

— Случалось. Наверное. Вернее, мне так хочется думать. Но я уже не уверен. Может, и нет.

Она смотрела, как я кладу сахар в чашку, а потом в обычной своей манере — признаваясь именно в том, в чем только что подозревала меня, — ответила:

— Я теперь тоже не уверена. Или, может быть, только пригубила раз-другой.

— «Пригубить» и «может быть» — не то же самое, что осушить до дна.

— Туше.

Мы поговорили о любви Итана Фрома к Мэтти, порассуждали, может ли столь целомудренная любовь существовать в нынешнем мире.

— В наше время не осталось людей столь же застенчивых, — сказал я.

— Ты уверен?

Она снова пыталась меня поддеть.

Я посмотрел на нее, будто пойманный на вранье, и прошептал: — Туше.

К тому времени, как мы выбросили пустые бумажные стаканчики в урну у дороги, которая вела нас вниз по склону холма в сторону главной улицы города, спустились сумерки. Мне нравились сумерки в этом городе. Мы как раз успели на ужин в университетскую столовую. Студенты сбегались с холода, вставали в очередь. Никто нас не остановил, никто даже не заметил, что мы едва не направились к раздаче. А мы просто постояли, желая посмотреть, чем нынче кормят. Считай, роскошно в сравнении с тем, что давали в наше время. Есть даже веганские блюда, заметила она, указывая на табличку. А вот старые деревянные столы никуда не делись, и стулья были те же, и запах в зале — его мы бы опознали моментально, даже если бы, завязав нам глаза, нас раскрутили на месте, а потом выбросили в Монголии. Запах дряхлости, нечистоты, плесени, древесины — восхитительный, несмотря ни на что.

Оказавшись во дворе, мы наконец-то совершили нена-зываемое. Посмотрели вверх. Ее освещенное окно находилось на четвертом этаже. После вечерних занятий в библиотеке я провожал ее до входа в ее общежитие, а сам потом отправлялся в свое, но через минуту-другую всегда оборачивался, чтобы увидеть, как она зажигает свет.

Мы не произнесли ни слова. Просто стояли, не шевелясь. Она все помнила.