Кира Шарм - Пленница тирана

— Я… — всхлипываю, пытаясь не зажмурить глаза. — Я… Вы…

— Тебе разве не было сказано молчать? — его голос остается тихим, но от стали, звучащей в нем, становится еще страшнее. — Рот окрывать будешь только для моего члена. Или хочешь еще, а?

— Но… — всхлипываю я, еще на что-то надеясь.

— Блядь, я тебе его сейчас скотчем залеплю. И сниму только, чтобы трахнуть.

Боже, этот человек явно не шутит!

— И еще. Убери из глаз этот ужас и перестань дергаться, — только сейчас понимаю, что меня по-прежнему трясет. — Не знаю, как там у Маниза, но я не по этим всем садо-мазохическим делам. Мне нравится, когда меня ублажают, а не разыгрывают ужас и сопротивление.

— Я…

— Что тебе не ясно в том, чтобы не раскрывать рот? — его рука сжимает мою грудь еще сильнее, — так, что я вскрикиваю и слегка дергаюсь над кроватью, а бедро вклинивается между моих ног, раздвигая их так, что становится больно. — Блядь, с каких пор шлюхи Маниза такие непонятливые? Или ты хочешь к нему, обратно? Там тебя ждет много веселых моментов!

Обратно к Манизу я хотела меньше всего.

Оттуда я точно живой не выйду, — ну, в лучшем случае останусь покалеченной.

Хотя…

Если он поступит так, как угрожал, то от меня точно ничего не останется, и это будет уж точно гораздо хуже и страшнее, чем этот Морок.

А Маниз — он никогда не угрожает. Он всегда поступает так, как сказал. Всегда.

Ничего не оставалось, как прикусить губу и замолчать.

И закрыть глаза.

То, что он в них видит, — свои чувства, — я контролировать не умею.

Но… Может быть, последняя попытка? Может, он все же сжалится?

— Я… Не шлюха… — выдыхаю на одном дыхании, глядя на него со всей мольбой, на которую способна.

— Я не шлюха — мне самой кажется, что я кричу так громко, что разрывает барабанные перепонки, потому что этот крик вылетает из самой глубины души

Но на деле мои слова оказываются совсем неслышны, и я просто беззвучно шевелю губами…

Надеясь, — на что? На то, что этот ужасный человек не так уж и ужасен? Что он поймет, почувствует, что я не такая и отпустит меня? Даааа…

Я ведь действительно — совсем не шлюха…

Моя жизнь была с самого рождения такой же, как и у миллионов самых обыкновенных детей.

Отца перевели сюда по работе, он преподавал в нашем университете, мама работала в детском саду воспитательницей.

Ничего особенного, жили мы не в роскоши, но и не бедствовали.

Да, в чем-то у нас было даже привилегированное положение, — к отцу приходили родители студентов, всегда чтобы о чем-то попросить за свое чадо.

Он был человеком принципиальным, взяток никогда не брал, за что его недолюбливали и на работе и многие родители, с которыми он отказывался решать вопросы экзаменов или поступления за деньги, — но, в сущности, те, кто были достаточно богаты для решения таких вопросов, находили способ и решали все в обход отца.

Так что особенных врагов у него все же не было.

Ну, а у нас всегда были бонусы в виде несколько более доброго отношения и разных вкусностей, которые почти мешками приносили и маме и папе на работе, в основном перед праздниками.

Мне даже завидовали, — подруги всегда говорили, что ко мне другое отношение, — и в детском саду, что, в общем-то, не так и верно, потому что мама, наоборот, просила, чтобы ко мне относились построже, не желая, чтобы я выросла слишком избалованной, и в школе, где многие преподаватели были выпускниками отца.

Что сказать — да, я была всю жизнь любимым и потому беззаботным ребенком.

У меня, как и у брата, всегда было все, что нужно.

И единственные беды, которые я знала, — это Кирилл, лучший друг моего старшего брата.

Ослепительный красавец, — такой высокий, что мне приходилось задирать голову вверх, чтобы посмотреть ему в глаза. А смотреть в них я могла бы бесконечно, — пронзительные, ярко-голубые, они казались мне чудеснее самого неба! И сердце каждый раз пропускало удар за ударом, когда он, чуть наклонившись и прищурившись, смотрел на меня в ответ…

Кирилл был воплощением всего самого мужественного, самого невозможного, о чем только может мечтать каждая девушка!

Красавец, спортсмен, неизменный победитель всех олимпиад в школе, он действительно был просто идеалом!

Но, увы, не для одной меня, — вокруг него всегда крутилась стайка девушек, так заглядывающих в его сумасшедшие глаза, что даже сомнений не оставалась, — любая из них сделает все, что он скажет, все, что захочет, любая готова отдаться только по одному его щелчку пальцами!

А я старалась ничем себя не выдать, — меня иначе воспитывали, меня учили по — другому.

Парень сам должен проявлять инициативу, должен ухаживать и добиваться своей любви. Ни в коем случае нельзя вешаться на шею, невозможно первой признаться в своих чувствах.

И я старалась прятать глаза, в которых он мог бы прочитать всю бурю моих чувств.

Краснела и бледнела рядом с ним, часто что-то говоря и отвечая невпопад.

И в то же время отчаянно надеясь на то, что он все-таки поймет, прочитает в моем взгляде все обо мне.

То, что он для меня — единственный. Что я готова отказаться от всего на свете ради одной его улыбки, единственного поцелуя, который помнила бы всю свою жизнь.

И даже пойти против родных родителей, запрещавших мне связываться с Кириллом.

Нет, они, естественно, ничего не знали о моих чувствах, но не одобряли даже дружбы с ним брата, а мне так и вовсе запрещали просто по дружески куда-то с ними ходить.

На танцы, в кафе, в кино, — да куда угодно, даже просто на прогулку или искупаться в океане!

Кирилл, по их мнению, был из плохой семьи, — его отец попался на каких-то там махинациях и, хоть его и не посадили, но клеймо осталось на всю жизнь. Поэтому Кирилл многого не мог себе позволить из того, что было у нас, — его отца отказывались брать на приличную работу, и сам вынужден был подрабатывать, чтобы себя обеспечить.

Но — разве они были в этом правы? Разве дети должны отвечать за поступки своих родителей? Разве и на них тоже должно перейти клеймо? И, в конце концов, разве обязательно, что Кирилл унаследовал характер отца и сам станет таким же? Да ведь он — просто идеальный!

Сильный, смелый, умный, никогда не унывающий и не жалущийся на жизнь, он даже сам меня утешал, когда я возмущалась запретом родителей и все-таки сбегала с ним и братом. Он все успевал, — и с работой, и с учебой, и с развлечениями, — и никогда не жаловался, что ему тяжело.

Конечно, мы почти никогда не были втроем, всегда отправлялись на наши вылазки в больших и шумных компаниях, — все с теми же неизменными девицами, которых мне так и хотелось за шкирку оттащить от Кира.

Он защищал меня, иногда даже дрался, а еще — несколько раз нес на руках до самого дома, — в тот раз, когда Игорь уехал на всю ночь с какой-то блондинкой, с которой, как ни странно, ни меня, ни родителей потом так и не познакомил, — а ведь, судя по тому, как они целовались весь вечер на пляже у костра, — а его руки явно находились совсем не там, где им было бы положено в соответствии с приличиями, я не сомневалась в том, чем они уехали заниматься и в том, что у них все серьезно. Может, поругались по дороге, — но почему тогда Игоря не было да самого утра?