Кира Шарм - Игрушка для хищника

И внутри все леденело, — я понимала, что замираю не только я одна.

Там, на острове, в нашем доме он был стихией. Злой или страстной, и даже его молчание было способно попросту сбить с ног.

А здесь…

Здесь он стал тем, у кого есть своя история.

Своя жизнь, которой он жил прежде и которая наверняка останется для меня загадкой, тайной за семью замками.

Он стал чем-то вроде картинки из телевизора, — шикарно, невозможно, но не понять, не дотянуться….

И только тогда, когда на его лице вместо холодной, чуть надменной улыбки, появлялся уже знакомый мне оскал или то самое тепло, от которого я плавилась и млела, рассмотрев его еще тогда, пока не пришла в сознание, я снова выдыхала и ощущала себя самой собой.

Но уже через миг сердце снова начинало бешенно колотиться.

У него здесь — своя жизнь.

Женщины, друзья, обязательства, дела.

Все то, куда мне нет никакого хода. Все то, что сложено уже давно, задолго до того, как я появилась в его жизни, — и появилась ли на самом деле? Ведь, может, я просто прошла по ее краешку и теперь он, прозрев, с предельной ясностью поймет, насколько я не вписываюсь в эту самую жизнь!

Куда мне до холеных светских львиц, окружающих его?

А они окружали, я видела.

Пялилась в телевизор, просматривая светские хроники, и до крови прокусывала губы, глядя на то, как возле моего, — или уже не моего, а совсем другого, такого, каким я его и не знала, Артура, вьются холеные… стервы…

Особенно одна, — брюнетка с нереально высокой и огромной грудью, — всякий раз, когда Артур мелькал на экране, будь то новости какой-то политической жизни или просто светские сплетни, она почему-то не просто оказывалась рядом, так и подсовывая ему под подбородок свою грудь, и постоянно прикасалась к нему, так, будто имеет на это право.

Поправляла ему галстук или ловила его руку, чтобы якобы застергуть расстегнувшуюся на рукаве рубашку.

Призывно улыбалась, заглядывая ему в глаза, — слишком, слишком близко находясь у его лица и облизывая губы.

Судорожный взгляд постоянно вылавливал все те мелочи, которых, кажется, никто бы и не заметил.

Как она ловила его руку, проходя рядом с камерами журналистов, как поглаживала его мизинец.

Пусть это длилось всего мгновения, и он отходил или убирал свои пальцы из ее, — но не заметить было невозможно.

Почему она позволяла себе это? Почему ОН позволял ей так себя вести?

Конечно, у него были до меня женщины. Я это понимала. И сердце все равно болезненно сжималось от одной мысли об этом.

Хотелось, чтобы он был — только мой. Как там, на острове. Так, насколько я вся его, — мне даже воздуха не хватает, когда его нет рядом. Ничего не хочется, — только закрыть шторы и проспать все время, пока он не вернется. Жизнь теряла краски, звуки, свой вкус, — все терялось, все становилось ненужным, когда его нет рядом. Даже не понимаю, — как я могла жить раньше? Не знать его — и как-то жить? Чему-то радоваться, улыбаться, хотеть чего-то?

Это невозможно — вот так, в один миг, он просто стал всей моей жизнью. И нет без него ее. Ничего нет.

И вся эта роскошь, эти дорогие вещи, которые он присылал мне с курьером из дорогущих каких-то магазинов, каталоги, до которых я так и не добралась, — ничего мне этого не нужно! Я бы провела всю жизнь с ним на скользких и холодных скалах, — но лишь бы вдвоем!

Не знаю. Так, наверное, не любят. Это — не любовь, не страсть, — сумасшествие, наваждение. Но… Без него будто и меня самой просто не было. И, кажется, уже и не будет никогда. А, может, — как раз такой она и должна быть, именно настоящая любовь? А все другое, — просто увлечения, не всерьез? Именно такой, — чтобы легкие обжигало и пальцы судорогой сводило только от того, что его нет рядом?

Закрывала лицо руками и заставляла отогнать от себя все глупые ревнивые мысли.

Я должна была ему верить. Должна была. Иначе — зачем все это, зачем тогда МЫ?

Мы стали одним целым, — и иначе быть не должно, не может. А, значит, я должна ему верить. Должна доверять. Полностью. Без остатка. До донышка. Даже глазам своим верить не должна, — только его слову, только тому, как он на меня смотрит, когда целует. Только тому, что чувствую в биении его сердца.

И все равно, — как зверь, что заперт в клетке, бродила по огромному дому. Не зная, где он, не получая от него звонка, — до поздней ночи, до бессонных ночей в холодной постели, только вздрагивая, когда он возвращался, — бесшумно поворачивал ключ в двери, но сердце уже начинало колотиться, чувствуя его присутствие. Воздух появлялся. И я сама начинала оживать.

Он ложился рядом и нежно проводил руками по моему лицу, по шее. Шептал те самые бессвязные, безумные слова, от которых, как от его дыхания, кровь начинала разгоняться по венам, — будто застывшая, заледеневшая прежде.

Я делала вид, что сплю. А он не пытался меня будить, гладя по щекам и перебирая пряди волос. Только съеживалась и замирала под его руками.

Не знаю, почему.

Может, мне просто было страшно. Страшно пошевелиться и все испортить. Разрушить что-то, что стало вдруг казаться слишком хрупким. Или просто самой нужно было привыкнуть к этому новому Тигру? И чувствовать, что он любит меня, как и раньше, — даже когда я сплю, когда сама не тянусь за его ласками?

Наверное, да.

То, что он любил меня вот так вот, — спящую, не слышащую его слов, оживляло меня развеивая все дневные страхи и переживания. Он оставался таким же. Частью моего сердца, куском моей собственной души. И в эти минуты я доверяла ему безраздельно. Твердо зная, что все, что происходит там, за пределами нашей любви и этого дома, — просто маска, игра, роль, которую ему нужно исполнять. В эти короткие минуты я верила. Верила его пальцам и тихому шепоту гораздо больше, чем ответам на все мои вопросы, которые он мог бы мне дать. Ведь это, — и лишь это — самое важное. Верить тому, кого ты любишь. А иначе… Иначе все не имеет смысла. Иначе нужно разрывать все, пусть даже отрывая с мясом, с куском собственной души. Пусть даже истекая кровью. Если не можешь доверять и доверится, — всецело, — то лучше просто молча уйти.

Но ночь заканчивалась, он уходил с рассветом, — неизменно идеальный, будто сошедший с картинки журнала, — и все страхи снова наваливались на меня.

Тигр.

… Дорогой ценой мне обошлись земли Маниза. Очень дорогой. Но когда у тебя нет даже в голове шансов не дойти, — дойдешь. Голову сложишь, а дойдешь. А у меня их с детства нет, иначе давно бы сдох в какой-нибудь канаве.

На входе пришлось пожертвовать неделей сна и солидной частью акций очень серьезной компании. Зато на выходе я получил своего Генерального прокурора, засадив прежнего за связь с преступным миром и однозначный сговор с криминальной мелочью, дал ему фас на очень пристальное внимание к одному белобрысому бизнесмену и естественно, обелил имя ни в чем неповинного Маниза. Даже компенсацию с прежнего прокурора для него срубил.