Кира Шарм - Игрушка для хищника

Правда, я все равно знаю, что за нами едет Сергей и Змей должен где-то незаметно подтянуться.

Не имею права поддаться спокойствию. Не могу поставить под удар или даже под угрозу этот наш день.

И все равно где-то внутри прошибает, — не бывает так. Не может быть! Будто молнией нутро все насквозь переворачивает.

Разве заслужил я тихое счастье? Эти глаза рядом, — такие доверчивые?

— Артур… — эта молния моя будто и ей передается, — и пальцы на моих руках вдруг начинают дрожать.

— Да, — сам не понимаю, как перехожу на нервный хрип. Кажется, будто небо сейчас обрушится, развалится на куски прямо на наших головах и кто-то рассмеется над нами страшным эхом.

И небо таки темнеет, пронзаясь уже настоящими молниями.

— Все хорошо, малыш, — шепчу, а у самого пальцы током начинает бить. — Сама же видишь. Все спокойно.

Только вот дрожание ее мне не нравится. И то собственное, что внутри.

— Это просто мандраж, — убеждаю ее, останавливаясь у церквушки и прижимая к себе изо всех сил. Хрен знает, — будто душу сейчас мне разворачивает, — и понять не могу, отчего.

— Артур? — нам навстречу выходит улыбающийся священник. Не тот, что меня крестил, — того давно уже нет. Молодой. Но… Из тех вот, которые настоящие. Благостные такие и со светлой улыбкой. Не за деньгами которые в эту службу идут.

Что не так?

Может, меня просто чернота моя собственная в такие места не пропускает?

Показалось на миг, что все переменилось, — а ведь нет, — есть пятна, которых не смыть, не отмолить. Природа моя собственная, прошлое, что ли, сюда, за грань не пропускают?

Небо чернеет, и нас накрывает ливнем.

— Пойдем, — хрипло шепчу, сжимая ее руку. — Промокнешь.

Простенькое белое платье на фоне черного бушующего неба. Маленький букетик в тонких дрожащих пальцах. И сама вся она такая, — маленькая, хрупкая.

Будто впервые, со стороны на нее смотрю.

И снова понимаю, — в миллионный раз, — не для меня она. Слишком хороша, слишком нежная и хрупкая. А я, как демон, — страшный и черный, — утаскиваю в свою страшную пасть девушку. Даже вздрагиваю от наваждения, — но теперь уже она сжимает мою руку.

— Обратной дороги не будет, Света. Уже никогда, — прижимаю ее к себе, уже промокшую и уношу под навес, целую волосы. Как тогда, после того шторма, из которого выловил. Что делаю? Даю ей последний шанс передумать?

— Идем, — улыбается, играя ямочками. — Перестань вести себя так, как будто ты забираешь у меня свободу. Быть с тобой — вот моя свобода, Артур.

Грохот грозы переливается с мерными словами священника.

Молитвы плывут тихо, околдовывая, завораживая.

Но внутри все равно шторм, — и вот мне уже кажется, что не только гроза бушует за окном. Слишком грохочет. Слишком.

— Обещаю быть верным тебе и обращаться с тобой благоразумно, оказывая честь, обещаю защищать, заботиться, содержать и поддерживать тебя в болезни и здравии, в печали и радости, в бедности и богатстве, обещаю быть верным и преданным тебе до последнего шага моей земной жизни, — будто со стороны слышу свой голос, что раздается эхом по маленькой церквушке.

— А не врать невесте ты пообещать не забыл? — с грохотом дверь слетает с петель. — Мог бы, кстати, и отца ее позвать на свадьбу, раз такое дело. А, зятек? Что ж руки не попросил по- человечески?

Это страшный сон…

Нет, это моя настоящая жизнь.

И слух меня не обманул, как бы я ни старался отмахнуться, — не только ливень слышался за стенами.

Окровавленный Альбинос с явно простреленным плечом, пошатываясь, заходит внутрь.

Следом влетают Змей с Серым, а вот снаружи перестрелка, кажется, продолжается.

— Что? — Света, чуть покачнувшись, крепко впивается в мою руку.

— Что, доченька? Не сказал тебе жених, что у тебя отец есть? — каждый его шаг отдается грохотом похлеще пули в маленькой церквушке.

Только дергаю головой Змею, чтоб его здесь не трогал. И выть хочется от того, что сделать сейчас ничего не могу.

— А еще не сказал, что мы с ним много лет враждуем, да, не сказал же, Тигр? Конечно, кто же о таком невесте говорит, м? Не сказал, что использовать ее против меня хочешь? А ведь я искал тебя, доченька. Много лет искал. Только вот он нашел тебя раньше, чем я. И приковать к себе решил. Чтобы потом меня тобой шантажировать. Думал, сломает старика родительской любовью. Не нужна ты ему, моя девочка. Я ему нужен. Победа надо мной. А ты — так, игрушка для него всего лишь. Инструмент, чтобы взять то, до чего ему иначе не добраться.

— Артур? — губы, которым оставалось произнести всего несколько слов клятвы и поцеловать меня, дрожат. Она отшатывается, но теперь уже я крепко, до хруста, сжимаю ее руку.

— Уничтожу, — шиплю, дергаясь второй рукой за стволом.

— Что, — вот так? Прямо здесь? В храме? — Альбинос усмехается окровавленным оскалом. — Даже без медового месяца, да, Тигр? Ну, да. Зачем тебе медовый месяц, правда? Так даже проще, — моя наследница уже и твоя жена, и голову ей забивать больше любовью дурацкой не нужно. Так все просто.

— Артур! — в ее голосе отчаяние и паника, и меня уже раскурочивает на хрен. Рассыпается счастье — с грохотом, острыми осколками разрывая все, во что успел так глупо, по-идиотски поверить. И еще. По-другому разрывает. Выходит, — не знала она ничего о нем. Ни при чем была. С самого начала.

— Что он говорит? — разворачивается ко мне, — а лицо такое бледное, что страшно за нее становится. — Кто он?

— Твою мать, Змей, не здесь! — Альбинос пытается дернуть Свету на себя, и Змей тут же бросается на него.

Все, — как в плохом, нелепом кино, как в замедленной съемке.

В церковь врываются люди Альбиноса.

Под пальбой я успеваю бросить Свету на пол, позади нас валятся трупы. Мои парни тоже не отстают, — и вот уже, кажется, в живых остаемся только я, Света, Змей и бессмертный, блядь, Альбинос.

Убери все это, — рычу Сергею, только что снявшему последнего из ворвавшихся в храм. Молча кивнув, он утаскивает тела, выбрасывая их под грозовой ливень.

— Света?

Твою мать! Струйка крови на виске и глаз не открывает!

Блядь! На хрена я все это вообще устроил? Жили бы себе спокойно вдвоем, из дому бы не выпускал…

— Света! — кажется, уже ору, лупя по щекам, пытаясь привести ее в чувство, — но ничего, ни хрена не выходит, — дышит, еле слышно, с хрипом, но лежит в руках, как тряпичная кукла.

И я могу только реветь на весь храм, прижимая ее к себе.

— Это — не конец, Тигр, — скалится Альбинос, — которому явно по хрен, что с его дочерью. — Это — только начало. Ты, сука, каждой каплей собственной крови мне платить за все, что сделал, будешь.

— Света? — тормошу ее, как сумасшедший, пока священник, наконец, не начинает лить на нее святую воду из чаши.

— Живая…

Глаза, наконец, с тихим вздохом, распахиваются.