Медина Мирай - Река моих сожалений [litres]

Я видел, как уверенность в глазах Колдера срывается вниз, как с обрыва, но она тут же, словно найдя точку опоры, вновь взлетела вверх:

– Во время войны солдаты не думают о том, что они делают сейчас. Они думают лишь о том, что ждет их и весь мир впереди. Думай они в первую очередь о себе, ни за что не пошли бы на войну, где вероятность умереть под шквалом огня в десятки раз больше, чем выжить.

– Получается, мы тоже солдаты? И мы, стало быть, тоже на войне? – Я окончательно вовлекся в наш спор. Колдер заметил мой интерес, повернулся ко мне, закинул руку на спинку дивана и, жестикулируя, ответил со страстным порывом:

– Наша война несколько другая. Мы боремся не за сохранение жизней людей, а за их внимание, за изменение их в лучшую сторону. Мы боремся за свободу мысли, выступаем за духовное обогащение и создаем то, что способно изменить людей, оставить теплое или, наоборот, болезненно теплое воспоминание о наших трудах.

– Получается, мы – манипуляторы?

– Мы – творцы и открыватели. Мы создаем и направляем, а не манипулируем.

– Поразительно, – признался я без задней мысли, – ты и секунды никого не играл, а уже мыслишь как искусствовед с десятилетним стажем.

Колдер улыбнулся, опустив смущенный, благодарный взгляд.

– Разве так думают не все?

– Все думают о деньгах и славе.

– Меня не так учили.

– Меня – тоже, но я сам к этому пришел, и ты, уверен, однажды тоже придешь, когда хотя бы раз, найдя ключ от нужной двери, откроешь ее и обнаружишь за ней стену.

– Я не стану с тобой спорить, потому что только одному Богу известно, что будет.

– О, и как я сразу не догадался, что ты религиозный человек, – я усмехнулся.

– А ты? – спросил меня Колдер с опаской.

– Верю, потому что… боль и отчаяние не могли возникнуть сами.

– Их создают люди. Второе является следствием первого. Они почти неразлучны.

– Их могло и не существовать. Но почему-то их создали.

– Бог может помогать руками людей. Но не все это замечают или попросту не хотят замечать, – Колдер говорил с заминками и смущением. – Он не может прийти к тебе на помощь в черном костюмчике, лакированных ботинках и галстуке, но может помочь тебе через кого-то.

Во мне росло раздражение.

– Почему же никто не пришел к моему другу и не отдернул его от дороги, когда он выбежал на нее, и его сбила машина? Не сказать, что он был мне настоящим другом. Так, скорее для проведения досуга, но в момент его смерти я испытал чувства несправедливости и страха, что вот так просто может оборваться любая жизнь. Всего за час до трагедии он отпросился у матери погулять, а та отпустила, не допуская мысли, что видит его в последний раз. И такие неожиданные несчастья происходят каждый день, час, каждую минуту, даже пока мы тут с тобой болтаем.

Лицо Колдера вытянулось: то ли от удивления, то ли от испуга или от всего вместе. Недолго помолчав, он громко сглотнул и приглушенно, почти шепотом произнес, виновато опустив глаза:

– Мне очень жаль, но… Именно осознание того, что все может закончиться в любой момент, и придает жизни жестокий, но смысл.

Обсуждение религии и Бога с людьми, кои твоих взглядов не разделяют, – это как хождение по канату, который раскачивает тот, кто с тобой не согласен.

– Завтра Кристиан будет ждать ответа, – напомнил мне Колдер, вставая с дивана. – И еще, – он достал из кармана джинсов синюю тонкую картонку, походившую на билет, – если захочешь, то я буду рад видеть тебя завтра на благотворительном концерте музыкантов и певцов. Я тоже буду выступать, пятым по счету.

– Благотворительный? – Я принял билет, продолжая сидеть на насиженном месте.

– Деньги, заработанные от продажи билетов, пойдут в фонд лечения наркозависимых.

– Сомневаюсь, что мне достанется хотя бы цент.

Колдер пожал плечами, поставил руки на пояс и оперся на левую ногу. Какая дивная картина! Если ему суждено стать не очень хорошим актером и однажды быть отвергнутым миром музыки, он вполне сможет работать моделью.

– Так ты придешь?

– Я подумаю.

Разумеется, мой ответ был «да», но пусть он немного потомится в догадках.

Я ни разу не бывал на благотворительных концертах, и мои туманные представления о них рассеивались проблесками ослепительного света: зал с дорогими прожекторами, микрофонами, тяжелыми шелковистыми кулисами и очаровательной ведущей в облегающем, усыпанном блестками платье, с белоснежной улыбкой и зализанными, задеревенелыми от лака волосами, собранными в высокий пучок с каймой из недорогих драгоценных камней.

Но на Стардаун-стрит, пронизавшей весь Лос-Анджелес, прямо как сегодняшний ночной холод – мое не покрытое теплой одеждой тело, не было ни одного концертного зала или приличной сцены. Лишь ближе к центру города расцветала и в зиму погибала коротко стриженная поляна, за последние два года принявшая столько звездных гостей, временных дешевых деревянных сцен и дорогих металлических подиумов, сколько не было у меня любовниц.

О нет, не подумайте, что я бабник. Я не клеюсь к каждой встречной скромной милашке, развратной красотке или вызывающей особе. Мне просто плевать, да так, что ни с одной из них у меня не было плотских отношений больше одного раза. Я и лиц их не помню, не говоря уже об именах. Запомнилась только Анжела. И то лишь потому, что была единственной афроамериканкой во всем моем послужном списке безликих «побед», как выразился бы настоящий бабник со стажем и охотник за соблазном.

Но я таковым не был. Я просто существовал. Не знаю, как называют мне подобных. Прожигатели жизни? Растлители окрыляющих пустых надежд? Бедные богачи?

На залитом искусственным светом поле соорудили небольшую добротную сцену: металлический каркас, новенькие ступеньки, отполированная до блеска сцена и еще около десятка прожекторов, смотрящих на триста заполняющихся мест для гостей. Площадка огораживалась невысоким складывающимся забором и охранялась полицейскими.

22:58. Я искал свое место в последних рядах, но милая девушка, отвечающая за рассадку зрителей, любезно направила меня к центру первого ряда, находящегося так близко к сцене, что я без проблем смогу увидеть Колдера во всей его красе.

Всего лишь триста мест. И сколько же надеялся собрать фонд?

Но, приглядевшись к прибывающим, я с удивлением узнал многих из них. Как оказалось, зрители – это не обычные работяги, а знаменитости, решившие потешить себя в столь поздний час выступлениями дешевых музыкантов. Дешевых – ибо двое из них выглянули из-за кулис за минуту до начала, и они выглядели скромнее Колдера. Я был уверен, что среди пришедших притаилась парочка продюсеров в поисках новых имен и звезд.

К слову, Колдер был независим от них, и потому именитые люди с трудом верили в его успех, приписывая ему тайные романы. Я и сам этим грешил, но после недавнего разговора понял, что ошибался. Не мог этот двинутый на философии, Боге, добре и творчестве человек спать с кем попало. Даже ради денег и славы.