Лана Мейер - (Не)строго бизнес [СИ litres]

Мы часто попутешествовали вместе. Рим, Венеция, Париж, Амстердам, Гамбург, Вена. Я впитывал в себя новые знания, как губка, с жадностью и интересом, быстро и на лету, слово знал, что нужно спешить, что у меня мало времени. Мое желание быть лучшим ребенком для своих родителей казалось естественным и самым правильным.

Был ли это подсознательный страх быть отвергнутым?

Возможно и так.

Подсознание – вообще сложная штука. Мы можем многого не помнить, и даже не подозревать, почему в тех или иных ситуациях выбираем определенную стратегию поведения. Причины заложены слишком глубоко в нашей голове, как невидимый глазу фундамент, при отсутствии которого ни одна конструкция не выстоит во время стихийного бедствия. Наши возможности безграничны – это так, но ключ к их реализации находится именно там, в подсознании. Иногда мы подбираем неправильные ключи или вовсе теряем их, и тогда происходит деградация, которая может проявляться, как агрессия или апатия, замирание в одной стадии или бурное трепыхание в отправной точке и отсутствие движения вперед, желания жить или отчаянная борьба с самой жизнью. В конечном итоге запускается процесс самоуничтожения, остановить и обратить который удается немногим.

Мне удалось, но никто не знает, какую цену пришлось заплатить за дубликат ключей, которые я не терял. Их у меня украли в тот момент, когда заставили поверить, что окружающий мир носит исключительно радужные цвета, наполнен счастливыми моментами, добрыми людьми, и что я сам уникальный, особенный и достойный любви. А потом в один момент оказалось, что первые шесть лет моей жизни были ложью и притворством.

Мне было пять, когда в нашей семье случилось чудо. Именно так говорила Лора, узнав о своей беременности. В возрасте сорока лет, с диагнозом бесплодие, после многочисленных безуспешных попыток зачать, рождение Адама действительно казалось подарком свыше, если, конечно, там – свыше, кто-то есть, ответственный за выдачу подарков. Тогда я еще верил в Санта-Клауса и в то, что у меня есть семья, поэтому не сомневался в словах матери о чуде.

Но увы, чудо для Лоры и Гаса обернулось трагедией для меня – пятилетнего мальчика, который с появлением Адама перестал вызывать гордость и одобрение. И это не ревность старшего брата к младшему. Я начал раздражать родителей.

Не сразу. Охлаждение было постепенным. Им хотелось раствориться в заботе о новом члене семьи, а приходилось отвлекаться на меня. На носу была школа, подготовка, репетиторы, секции, а еще я по-прежнему хотел обнимать свою мать и играть в футбол с отцом. Лора отворачивалась и поджимала губы, Гас ссылался на усталость. Иногда я слышал, как они шептались за закрытыми дверями, как мама плакала и говорила отцу, что больше так не может, и он просил подождать…

Шли месяцы, и все становилось только хуже. Я не мог понять, почему меня больше не любят, почему то, что раньше воспринималось с радостью, стало вызывать отторжение и злость. И чем больше старался заслужить одобрение, тем глубже становилась пропасть между мной и Клейтонами.

Я мешал им, стал лишним, но искал причины в себе, своем поведении, поступках. Я учился быть незаметным…, но и это не помогло.

Свой шестилетний день рождения я провел на ступенях детского клуба, откуда меня забыли забрать. Я просидел там до темноты, проголодался и трясся от страха. Когда приехал отец я бросился к нему в слезах. Гас с трудом отодрал меня от себя. Я вцепился в его руку и никак не хотел отпускать. Он раздражённо говорил, что мужчины не плачут, что слезы для слабаков и девчонок, но я тогда не был мужчиной. Я был шестилетним ребенком, которого забыли в собственный день рождения. Именно тогда во мне зародился страх, что однажды наступит момент, когда за мной никто не придет…

Все оказалось куда хуже, чем я мог представить.

Это был обычный субботний день. Гас разбудил меня рано утром и сказал, что нам надо поехать вместе в «одно» место. Я обрадовался, сиял от счастья. Отец захотел провести со мной выходной. Он все еще меня любит, а значит, я не такой плохой сын, и все скоро наладится.

В то утро мы завтракали вдвоем, мама так и не спустилась. Заметив, что Гас загрузил в багажник два больших спортивных рюкзака, я не заподозрил ничего плохого. Раньше мы ездили семьей в поход и сумок с собой брали гораздо больше.

Пока мы ехали я постоянно смеялся и болтал, никак не мог остановиться от переполняющих эмоций. Гас молчал, лишь изредка однозначно что-то отвечая. Радость немного поблекла, когда отец припарковался возле унылого серого здания. Взяв рюкзаки из багажника, он велел идти за ним.

Я хорошо запомнил этот момент. Зимнее яркое солнце, белые облака, холодные порывы ветра, поднимающие пыль с дроги, тошнотворный запах от неубранных мусорных баков, резкий стук оторванного козырька крыши, черная металлическая дверь, жуткие голые окна, обшарпанные ступени, пять штук, по одной на каждый счастливый год жизни. На последней я перестал улыбаться, прочитав название заведения на табличке. Читать и писать я научился намного раньше многих сверстников. Родители усердно занимались моим развитием, пока им это было интересно, пока они не вспомнили, что я чужой…

Отец практически волоком затащил меня в скудно обставленный кабинет, где из-за стола нам навстречу поднялась незнакомая женщина с отталкивающим лицом. Она не смотрела на меня, только на Гаса и говорила только с ним, заискивающе улыбалась и кивала в ответ на его слова.

Меня посадили на диванчик с треснутой обивкой, откуда я потеряно наблюдал за отцом и его неприятной собеседницей. Женщина заулыбалась шире, когда Гас протянул ей конверт, и не смущаясь моего присутствия, пересчитала содержащиеся в нем купюры. Он заплатил ей за ускорение бюрократических процедур и за молчание. Меня просто продали и попросили сохранить этот факт в секрете. А потом Гас ушел, даже не взглянув в мою сторону, не сказав ни одного долбаного слова на прощание. Я бросился следом, но дверь захлопнулась перед моим лицом.

Я помню, как барабанил по деревянному полотну, до крови сдирая костяшки, как рвался из удерживающих рук, как размазывал слезы по щекам, забыв, что мужчины не плачут, как кричал и умолял позволить мне догнать отца.

Не позволили.

Уже потом «добрые» воспитатели приюта, куда сдали меня родители, рассказали, что Клейтоны уехали из города, забрав с собой своего единственного сына.

Не меня.

Тогда же я узнал, что пять лет назад был усыновлен и Клейтоны никогда не были моими настоящими родителями.

Что я почувствовал? Пустоту, холод, гнев, ярость, которые не отпускают меня до сих пор. Ни одно крушение, пережитое после, не сравнится с тем, что я испытал тогда. Это была невосполнимая потеря, ядерный удар, последствия которого я пронес через всю жизнь. Я знаю, что предательство Клейтонов не оправдывает моего агрессивного поведения в других семьях, но объясняет многое.