Таня Винк - Нет ничего сильнее любви [litres]

Катя распахнула удивленные глаза:

– Да что вы… – она переводила неуверенный взгляд с одной женщины на другую, потом на Андрея, – это ж такая нагрузка…

– Никакая это не нагрузка, ребенок – это счастье, – Инна наклонилась вперед и протянула руки к Насте: – Ты хочешь тут остаться?

Улыбаясь сквозь слезы, Настя кивнула.

– Ну, так иди ко мне, мое солнышко!

Настя кинулась к Инне и прижалась щекой к ее животу.

– Мама, ты уверена? – спросил Андрей с сомнением в голосе.

– Конечно уверена. Тимоша, а ты чего слезы глотаешь? Ты хочешь остаться, а? – она протянула к нему руку, и Тимоша тут же юркнул под крыло «новой» бабушки.

– Ну, вот и хорошо, – она взъерошила волосики и поцеловала мальчика в макушку.

На лице Кати одна эмоция сменяла другую, будто бедняжка не верила своим глазам. Ее руки немного подрагивали, когда она гладила дочь по голове и наставляла:

– Сама на улицу не выходи, только с бабушками. На речку – смотрите мне! – она погрозила детям пальцем. – Узнаю, сразу в город заберу! А ты за сестрой присматривай, понял? – приказала она Тимоше.

Но тон ее был далеко не сердитый – в нем звенело счастье.

– Слушайтесь бабушку и тетю Зину, – добавил Андрей.

– Бабушку Зину, – поправил его Тимоша, и все засмеялись.

С того дня в родовом доме поселились веселье и почемучки. Веселье начиналось с самого утра: купались в речке, в ванне-то неинтересно, в ванне они и в городе искупаются. В ненастье не бегали, а умывались дождевой водой из алюминиевого корыта, в котором еще маленького Андрея купали. Потом завтракали творожком, сыром и молоком – все свежее, все домашнее. Сестры ни скотину, ни птицу не держали – зачем им двоим? Едят они мало, и лишние хлопоты ни к чему, да и в тягость. Им вполне хватало огорода, а остальное покупали у соседей. После завтрака Настя и Тимоша играли с друзьями, но на речку без бабушек не ходили. И буквально день на третий-четвертый бабушки заметили – дети стали другими. Во-первых, спокойными. Ночью не ворочались, во сне не разговаривали, не вскрикивали, не плакали. Во-вторых, перестали дергаться и пугливо осматриваться при малейшем шорохе в доме, а в частном доме то мыши скребутся, то ветер свистит в печной трубе. И сам дом покряхтывает, постанывает, поскрипывает – старенький он, многое повидал. А самое главное, взгляд покинула недетская озабоченность, а вместо нее в синих, как у мамы, глазах-озерах, поселилось беззаботное счастье. Поначалу едва заметное, оно проглядывало в уголках глаз, в улыбках, в том, как они прижимались к бабушкам, как говорили «спасибо». И во всем этом не было отстраненности, той, что бывает между чужими. День за днем они открывались, как цветочки солнышку, и все больше осваивались в доме. Много лет спустя Тимоша скажет, что он с первого дня понял – здесь им рады, здесь их любят, не то что в доме бабушки Оли.

Они любили читать, даже Настя уже читала, умело складывая слоги в слова. А до чего любознательные были брат с сестрой! Все им было интересно: от огромного валуна, с незапамятных времен лежащего на въезде в село – а откуда он прикатился? – до деревянной кадки, в которой хранили сало, – почему в кадке, а не в кастрюле? Особый интерес вызывали котята, коровы, возвращающиеся с пастбища, козы, привязанные к колышкам, погреб, глубокий и холодный. Это понятно – им здесь все в диковинку. Соседка тут же предложила детям котенка, те в один голос отказались:

– У нас Лизка есть, мама ее привезет.

Катя привезла рыже-каштановую сиамку Лизку, и перепуганная кошка неделю носа с веранды не высовывала, а потом высунула, освоилась и часами грелась на солнышке, шипя на особо наглых, близко подобравшихся котов – была она стерилизованная. Вскоре коты к ней тоже интерес потеряли, и жизнь вошла в спокойное русло, как будто так было всегда, и кошка всегда лежала на бревне. Да, так было всегда – жаркий день переливался в прохладную ночь, ночь – то в солнечное, то в напоенное дождем утро. Казалось, дети тоже были здесь всегда – они влились в пространство дома, наполнив его теплым светом и счастьем.

Особо счастливыми сестры чувствовали себя по вечерам, когда комнату наполнял теплый свет от старого абажура и они вместе с детьми забирались на диван под теплые пледы. Лизка пристраивалась у кого-нибудь на животе. Смотрели мультики, а потом разговаривали…

«…Я не хочу в садик, там тети все лугачие и делутся. Там плохо пахнет, кушать не дают и живот болит от голода… У меня нету папы, он плапал без вести. Я хочу, чтобы Андлей стал моим папой. Я не люблю бабушку Олю, она все влемя селдитая, кличит на маму. Она невкусно готовит…»

«…А мне бабушка Оля говорит, что я папе своему не нужен. Неправда, папа обещал взять меня на море и в Киев на самую главную елку. Мама хочет заработать много денег и купить нам квартиру… Мы жили с дядей Мишей, он очень плохой, я его боюсь. Мама его тоже боится. Дядя хотел меня побить, а мама меня защитила. Мы убежали. Мы жили у тети Вали, это мамина подруга. У Андрея мне нравится, у него есть тренажер, я на нем ноги накачиваю. И еще возле его балкона растет абрикосовое дерево, на нем уже абрикосы поспели, я их ел…»

Иногда дети к вечеру совершенно выбивались из сил и тогда просили почитать. Телевизор они редко смотрели, не сильно к нему тянулись – в круглосуточном садике и интернате детям разрешали смотреть детский фильм или мультфильмы только по субботам. А вот книги любили, это у них от Кати, она читала запоем. Инна и Зина, напуганные временами тотального дефицита, ничего не выбрасывали, ни одежду, ни обувь – мало ли какие времена еще наступят и что еще может пригодиться. А уж книги тем более не выбрасывали, книги – это святое. Вот это святое десятилетиями копилось и громоздилось на полках, впитывая пыль родового дома. Пыль была не лежалая, а теперь и подавно – сестры читали детям вслух Твена, Катаева, сказки и даже Дюма, и к общению с ними добавилось восторженное обсуждение прочитанного. Бабушки клюют носами над книжками – они-то эти книжки наизусть знают, дети толкаются: «Не спи!» И так до полуночи, а то и до часу ночи. Днем Инна занималась с Настей чтением и письмом, к школе готовила.

– Не отбирай у ребенка детство, ей всего пять лет, пусть побегает, – ворчала Зина.

– Ей нравится это, я же вижу, – оправдывалась Инна, и она была права – Настюша любила учиться не только письму и чтению. Она жадно изучала мир, будто до этого вообще ничего не видела. Она хотела знать, где ночью прячется солнце, почему цветочки пахнут и где кошки откладывают яйца. Процесс вылупливания цыплят она наблюдала, и после этого отказалась от яичницы. А теперь очень хотела увидеть процесс вылупливания котят. Почему петух кукарекает, а курицы только квохчут? Почему у коровы шершавый язык? Она задавала вопросы, свойственные трех-четырехлетним детям, брат над ней смеялся, бабушки терпеливо отвечали, и месяца не прошло, как вопросы иссякли. На несколько дней Настюша замолчала, а потом… Потом сестры от удивления рты пораскрывали – перед ними стояла по возрасту развитая пятилетняя, а то и шестилетняя девочка, и вопросы она теперь задавала совсем другие, про хороших и плохих людей, про счастье – что это такое? Про смерть, с которой столкнулась впервые – умерла соседка. Копалась в огороде, кровоизлияние в мозг – и все. Вопросы Настя задавала часто, и ответов ждала с нетерпением, будто боялась не успеть.