Ольга Дашкевич - Шаман [трилогия : СИ]

— Ну что ты?.. Это просто сон, — бормочу я растерянно и вдруг замечаю слабое свечение на тумбочке с Тошкиной стороны кровати. Серебряный талисман, который в августе подарил Антону старик индеец, светится едва заметным голубоватым светом. Я никогда не видела, чтобы бирюза… Не знаю, что мною движет, но я перегибаюсь через постель, хватаю с тумбочки амулет и сую в руку Тошке. Ледяные пальцы инстинктивно сжимаются. И почти сразу его дыхание выравнивается, он на мгновение прикрывает глаза, а когда открывает их снова, его взгляд уже не похож на высохший колодец, наполненный тьмой. Теперь он смотрит на меня, и видит меня, а не что-то страшное за моей спиной.

— Вера.

— Я тут, я тут. Ну что ты?.. Все хорошо.

— Что с часами?

Я вижу, что Тошка почти пришел в себя, но мне все еще жутко. Я изо всех сил делаю вид, что все в порядке, и даже улыбаюсь в темноте, а сама беру его за руку, пытаясь незаметно сосчитать пульс. Он не замечает моей хитрости, хотя обычно от него ничего невозможно скрыть. И от этого мне делается еще страшнее.

— Ну, свет, наверное, вырубился на секунду, — говорю я чересчур спокойным голосом. — Даже лампа перегорела. Слышишь, какой ветер? Ветка где-нибудь зацепилась за провода. Не бойся.

— Я не боюсь.

— Хочешь, я сделаю чай? Или пойдем на веранду, покурим?.. Ты хорошо себя чувствуешь? У тебя ничего не болит?

Он молча мотает головой. Слава Богу, у него ничего не болит.

Мы выбираемся из постели и шлепаем босиком вниз по лестнице. По пути я включаю на кухне чайник. На веранде светлее, чем в спальне, огромные окна освещены уличным фонарем. Тут пока почти совсем пусто — только маленький плетеный диванчик под одним из окон и такой же столик с пепельницей. Ветки китайской розы царапаются в стекло. На улице сильный ветер, из щелей сквозит.

— Я принесу плед.

— Не надо, сиди, — он пытается закурить, и я вижу, что сигарета дрожит в его пальцах.

— Дай мне, — я отбираю у него пачку и сама прикуриваю две сигареты. — Я сейчас чаю принесу. И все-таки возьму плед, у тебя руки совсем холодные…

— Вера, сиди. Не надо чаю. Ничего не надо. Не ходи.

— Тошка, это ветер. Это осень. Перемена погоды. Осенью часто снятся кошмары…

— Нет. Это дом, Вера. Это что-то в доме.

— Ты чокнулся!

Нэнси болтает ногой, сидя на табуретке в нашей просторной кухне с толстыми, потемневшими от времени балками на потолке. Вчерашний ветер утих, выглянуло солнце, и теплый свет падает на резные шкафчики темного дерева, согревает розоватый мраморный прилавок. Здесь два окна — одно над мойкой, а другое, огромное, высокое, фонарем, — на противоположной стене. Я влюбилась в эту кухню с первого взгляда. Несмотря на свои впечатляющие размеры, она кажется очень уютной, и по утрам мы собираемся тут все вместе. Запах кофе и подогретого хлеба, солнечный блик на боку синего керамического кувшина… если бы не Тошкин хмурый вид, я чувствовала бы себя абсолютно счастливой. Нэнси прихлебывает кофе и жует бублик, поэтому ее «чокнулся» звучит невнятно.

— «Фокнувся»! — передразнивает Иван и ласково щелкает жену по носу. — Вера, подвинь сюда масленку, пожалуйста… Кто из вас, девушки, купил этот китайский ужас? Это же надо придумать: масленка в виде коровы! Что за китч, а?

— Да ладно, прикольно же… — Нэнси, уличенная в отсутствии вкуса, слегка краснеет, и от этого становится еще красивее. Даже рано утром, едва проснувшись, она не выглядит ни заспанной, ни опухшей. Сапфировые глаза сияют, белая кожа точно светится изнутри, черные волосы, еще влажные после душа, падают на лоб изящными рваными прядками — готовая картинка для дамского журнала, реклама дорогой косметики или духов. У меня очень красивая подруга, смотреть на нее одно удовольствие.

Что касается меня, то я с утра даже побоялась взглянуть на себя в зеркало в ванной, пока чистила зубы. Я и так знаю, что там увижу: темные тени вокруг глаз, бледная до синевы кожа, потускневшие и обвисшие кудряшки. Я всегда так выгляжу после бессонной ночи. Даже красивый халатик, на который я разорилась позавчера, не может оживить мою жалкую внешность. Правда, Тошка только пожимает плечами, когда я сокрушаюсь по этому печальному поводу. «Нэнси необыкновенная красотка, конечно, — говорит он. — Но… ее встретишь на улице, обалдеешь, пару раз оглянешься и к вечеру забудешь. Она похожа на всех рекламных девиц сразу. А твое лицо невозможно забыть. Так что на твоем месте я бы не парился по этому поводу».

Если совсем честно, то я и не парюсь. Нэнси я люблю, мне нравится на нее смотреть, но у меня нет к ней зависти. Совсем недавно ее бьющая в глаза красота чуть не довела нас всех до гибели. Тогда Тошка спас и ее, и меня. После той истории Нэнси перестала постоянно злиться на Тошку и обвинять его во всех смертных грехах, как делала это раньше, но полюбить так и не полюбила. Вот и сейчас — он всего лишь сказал, что с нашим домом что-то неладно, и что она ответила? «Ты чокнулся». Тошка не спорит — он никогда не спорит с Нэнси. Его кофе остывает нетронутым, сигарета дымится меж пальцев, а он смотрит в окно.

— Тош, съешь бутерброд, пожалуйста.

— Угу.

Но бутерброд так и остается лежать на тарелке. Я не настаиваю, мой упрямый мальчик все равно делает только то, что хочет. Не кормить же мне его с рук. Хотя я бы кормила. Только он не позволит.

Я встаю, выливаю его остывший кофе в раковину и заново наполняю чашку.

— Лимон хочешь?

— Угу.

Ничего он не хочет. Однако машинально берет протянутую чашку и делает глоток.

Иван дожевывает кусок бублика, щедро намазанный маслом, и выбивает сигарету из пачки.

— Так что там с нашим домом, а? Что тебе не нравится? Вроде, все нормально было… Думаешь, проводка коротит? Или, не дай бог, трубы менять?..

— Да нет, с этим все в порядке. Трубы хозяева меняли несколько лет назад, вообще дом для своего возраста в идеальном состоянии.

Тошка не отрывается от окна, и я не вижу выражения его глаз. Иван терпеливо ждет — он хорошо знает своего друга. Нэнси презрительно фыркает, но от замечаний все же воздерживается.

— Вере снятся кошмары, — неохотно говорит Тошка и давит в пепельнице недокуренную сигарету. — И… мне тоже.

— Чушь собачья, — Нэнси пожимает плечами, Иван молчит, но видно, что он немного удивлен.

— Нет, не чушь. Кошмары что-то означают, — то, что мой молчаливый мальчик вообще считает нужным возражать, говорит о серьезности происходящего — по крайней мере, мне говорит.

— Ээээ… Тошка, а ты не шутишь? — осторожно уточняет Иван.

— Нет, не шучу. В доме что-то есть, и это мне не нравится.

— Ну, так разберись! — Нэнси закидывает ногу на ногу, и Иван тут же привычно хватает ее за коленку — за такую коленку невозможно не схватиться, это точно. Если бы я была мужчиной, ни за что бы не удержалась. Нэнси отпихивает ладонь мужа и с вызовом смотрит на Тошку. — Разберись, Тошечка, ты же у нас шаман! Этот, как его… заарин-боо, так, Вера?