Кристина Лорен - Дерзкая темная ночь [litres]

Из-за дискомфорта, что я обсуждаю это с отцом, в животе все сжимается, но у меня уже нет сил сопротивляться.

– В последнее время, сев за работу, я ловлю себя на том, что кручу в голове, что он сказал или сделал. И настолько забылась, что решила, будто у меня есть еще неделя, чтобы закончить «Майского Жука».

– Но ты все же успела ведь, нет?

– Я задержала книгу на три недели. Думаю, я свалила вину на произошедшее с Оливером вместо… Даже не знаю…

Папа ждет несколько секунд, что закончу, а потом мягко продолжает:

– Вместо того чтобы признать, что ты была совершенно и оправданно потрясенной? В этом ключе причина моего безумия не такая уж и непонятная. – Лола, детка, твоя жизнь перевернулась с ног на голову еще до отношений с Оливером.

Я разбиваю в сковородку два яйца, убавляя огонь, чтобы они не пережарились. Он так легко меня понимает. От этого снова на глазах наворачиваются слезы:

– Я знаю.

– За последние несколько месяцев ты провела в самолетах больше часов, чем мой сосед-пилот.

– Знаю.

– Ты помнишь, когда впервые начала рисовать? – спрашивает он.

Немного подумав и вытерев слезы, я отвечаю:

– Нет.

– Потому что тебе кажется, что так было всегда. Поначалу были просто каракули на каждом листке бумаги и выигранные конкурсы раскрасок в супермаркетах. Но после ухода мамы все изменилось. Вместо того чтобы развлекаться рисованием, оно стало твоим единственным занятием. Каким-то наваждением. Меня часто мучала бессонница, и, проходя мимо твоей комнаты посреди ночи, я заставал тебя сидящей, сгорбившись, за столом и рисующей. Это было твоим способом спрятаться от невзгод. В те времена я не всегда был приятным в общении, и ты отображала на бумаге все свои мысли и чувства.

Я молча жду, когда он продолжит, наблюдая, как готовятся яйца. Желтки поблескивают канареечно-желтым, а кусочки хлеба схватываются белками. Я практически вижу поднимающийся жар от сковороды, он деформирует воздух над ней.

– Тебе необходим Рэйзор. Необходим твой мир, где ты все контролируешь, где невозможно сказать лишнего или что-то испортить, потому что все там создано тобой. Герои там говорят то, что не можешь сказать ты. И им не важно, сделаешь ли ты что-то не так. Рэйзор от тебя не уйдет. Он твоя семья. – Папа делает паузу и потом продолжает: – Уверен, это пугает – хотеть кого-то так же сильно, как ты Оливера.

Я смотрю на него ничего не выражающим взглядом:

– Пап.

Он возвращает мне такой же взгляд, но его чуть мягче и более понимающий. Мудрый.

– Я не сомневаюсь, что все это подавляет и пугает. Уверен также, что страшит необходимость поделить свое внимание между этими двумя объектами любви. Ты не хочешь потерять ни один из них. И ни один не хочешь бросить, при том, что Рэйзора ты знаешь дольше. Оглянувшись на сковородку, я аккуратно переворачиваю хлеб и яйца. – Ты сделала глупость, а Оливер, вместо того чтобы оставаться сильным и непоколебимым, как скала, таким, к какому ты и привыкла, отошел в сторонку и дал тебе то, о чем ты просила. А на свидание пошел, чтобы убедить тебя в своей точке зрения. – Не оборачиваясь, я чувствую, как он наклоняется вперед, локтями опираясь на стойку. – Я верно оценил ситуацию?

Я поправляю яичницу краешком лопатки, не глядя на его, уверена, самодовольную улыбку до ушей. Мне неприятно, что этот разговор еще раз прошелся по ранам, оставшимся после ссоры с Оливером в баре.

– Да.

Папа встает и идет к шкафу взять тарелки.

– Но по крайней мере он сделал, о чем ты его просила, так что тебе нечему удивляться.

У меня вырывается недоверчивый смешок:

– Намекаешь, что я намеренно саботировала отношения с Оливером?

Папа качает головой.

– Я всего лишь говорю, что ты непростой человек. У тебя есть провальный опыт в отношениях, и независимо от твоего решения, будто он распространится на последующие, это не так. Я всегда беспокоился, что у тебя что-то вроде синдрома покинутости [52] Возникает у брошенных кем-то из родителей детей, одно из следствий – трудно эмоционально вкладываться в отношения. . И отчасти я прав.

Я смотрю на него, разинув рот и мысленно сочиняя отповедь века, но он продолжает:

– Но мне кажется, на самом деле ты боишься не оказаться брошенной, Лола. А боишься, что это тебе придется отказаться от того, кого любишь.

Внутри мне что-то с грохотом рассыпается:

– Папа…

– И поэтому отказываешься заранее. Или же, исходя из того, что хорошо тебя знаю, ты в принципе не позволяешь отношениям становиться глубже.

Я изо всех сил стараюсь проглотить огромный комок в горле, раскладывая лопаткой наш завтрак по тарелкам, что он держит в руках. Мельком глянув на него, я уже не могу отвернуться.

– Ты не твоя мама, детка, – шепотом говорит он.

Горло стискивает еще сильнее:

– Я знаю.

– Нет. – Он кладет одну руку мне на щеку. И поворачивает мою голову, чтобы я снова посмотрела на него. – Услышь меня сейчас. Ты не она. – Я киваю, торопливо и молча смаргивая слезы. – Выясни, как сбалансировать отношения с Оливером с карьерой, о которой ты мечтала всю жизнь, – говорит папа. – Потому что иначе останешься ни с чем, если решишь, что должна выбирать.

Выйдя из лифта, на другом конце коридора я вижу Лондон. Она в шортах и топе, из-под которого видны завязки ее бикини.

Закрыв дверь и выпрямившись, она оборачивается и замечает меня:

– Привет, бродяга. Пыталась до тебя дозвониться, но ты не отвечала.

– Извини, – говорю я. – Я была у Грега.

Они кивает и кидает ключи в свою маленькую сумочку:

– Я так и подумала. В ванной нет твоей зубной щетки, но при этом ты была не у Оливера.

Кивнув, я поправляю ремешок сумки на плече:

– Эллен его бросила, и я поехала посмотреть, как он.

Выражение ее лица прекрасно отражает мое двойственное к этому отношение. Она знает, что я была не большая фанатка Эллен.

– Он в порядке?

– В порядке. – Покусывая губу, я пытаюсь не выглядеть спятившей или ревнующей, или какой-нибудь еще, когда спрашиваю: – А как ты узнала, что я не с Оливером?

Ямочки Лондон – милейшие на свете, а ее улыбка такая успокаивающая, что мне тут же хочется ее обнять.

– О, я столкнулась с ним в «Царской гончей».

Оливер был без меня у Фреда? Мое сердце падает:

– Ого!

– Я приходила пообщаться с Фредом насчет работы, – говорит Лондон. – А когда выходила из его кабинета, увидела сидящего за стойкой Оливера.

Избегая встречаться с ней взглядом, я ищу в сумке свои ключи:

– Он был… с Финном, Анселем или с кем-то еще?

Понимающе улыбаясь, Лондон прислоняется спиной к стене и скрещивает руки на груди:

– Не-а, просто сидел один, мрачный и вызывающий жалость и умиление. Мы поболтали пару минут, потом я сказала, что тебя до завтра не будет, и он спросил, не против ли я устроить дружеские посиделки.