Лейла Аттэр - Туманы Серенгети

— Как насчёт тебя? — спросила Анна Бахати. — Ты не можешь отвезти мисс Родел в Ванзу?

— Чтобы добраться до Ванзы, нам придётся пересечь землю Масаев, и я туда не поеду.

— Почему нет? — Анна оценивающе оглядела его высокую долговязую фигуру. — Разве ты не Масаи?

— Да, но мои люди отреклись от меня. У меня нет желания видеть их, — Бахати сжал челюсти, давая понять, что разговор окончен.

Анна рассеянно погладила волосы Схоластики. У неё был задумчивый взгляд, отчасти отчаянный, отчасти смиренный.

— Я знаю кое-кого, кто мог бы помочь, — сказал Бахати через некоторое время. — Он тоже мзунгу , но его семья жила в Танзании в течение трёх поколений. Его дедушка был британским солдатом, служившим здесь во время Второй Мировой Войны. Может быть, мисс Родел сможет убедить его доставить Схоластику и других детей в Ванзу.

Они выжидающе посмотрели на меня — оба, Бахати и Анна.

— Как думаешь, сколько он возьмёт за это? — спросила я. У меня были ограниченные ресурсы. Мой банковский счёт был пуст после того, как я сделала первый взнос за коттедж, а поездка опустошила оставшуюся часть сбережений.

— О, он не будет делать это ради денег. У него есть кофейная плантация, одно из крупнейших имений в этом районе. Он важный человек — не тот тип человека, с которым кто-нибудь захочет связываться. И у него большое сердце. Вы и дети были бы в надёжных руках.

— Как его зовут?

— Джек, — ответил Бахати. — Джек Уорден.

Имя повисло в воздухе между нами как мост, ожидающий меня, чтобы пересечь его. У меня возникло ощущение, что если я сделаю это, пути назад больше не будет. Я буду связана тем, что я решу в ближайшие несколько секунд. Я почувствовала тяжесть момента, когда часы на стене стали тикать.

— Как насчёт Схоластики? — спросила я, указывая на маленькую девочку, чья голова была опущена, пока она прослеживала невидимые узоры на полу. — Разве она не имеет права голоса во всём этом?

— Габриэль пообещал отвезти её в Ванзу, чтобы она могла быть с детьми, такими же, как она сама. Она всегда хотела поехать туда. Она скучает по отцу, но если я скажу ей, что он встретится с ней там, она поедет.

Тогда Схоластика подняла на меня глаза. Казалось, она чувствовала, что мы говорили о ней. На мгновение, я представила, как я выхожу на солнце, оставляя её там, рисующую невидимые узоры пальцем на сером цементном полу, в комнате со всеми опущенными занавесками.

— Я сделаю это, — сказала я.

— Благослови тебя Бог! — Анна сжала мои руки.

Бахати не был таким восторженным.

— Ты уверена, что хочешь сделать это? — его лицо было другим, как будто он снова превратился в ту внушительную, вырезанную из дерева статую с копьем в руке.

— Насколько трудно это может быть? Доставить кучку детей в Ванзу? — я обещала вычеркнуть оставшиеся имена детей из записей Мо, и это именно то, что я собиралась сделать.

— Анна, приготовь вещи Схоластики. Мы едем к Джеку Уордену.

К тому времени, как мы добрались до того места, где жил Джек Уорден, было уже поздно. Каменные столбы с выгравированными словами «Имение Кабури» повели нас вниз по извилистой ухабистой дороге к главному зданию — белоснежной усадьбе, окружённой зелёными ущельями, банановыми рощами и бесконечными рядами кофейных деревьев. Она стояла подобно мятежнику в тени могучей Килиманджаро, с синими ставнями цвета электрик, которые выделялись на фоне тёмных облаков, собирающихся на небе.

— Я думала, ты сказал мне, что сегодня не будет дождя, Бахати, — сказала я, когда вышла из машины. — Похоже, надвигается буря.

— Я сказал ей танцевать как буря.

Это был мужской голос, глубокий и рокочущий, как низкий раскат грома. Но его самого не было видно.

— Это Джек, — Бахати кивнул головой в сторону крытого крыльца. — Пойдёмте. Я вас представлю.

— Нет. Оставайся в машине с Схоластикой. Я пойду, поговорю с ним.

Я не хотела втягивать Схоластику в эту ситуацию, пока сама не поговорю с Джеком.

В небе вспыхнула молния, когда я ступила на веранду.

— Джек Уорден? — спросила я человека, который сидел на качалке цвета спелого киви.

Он не ответил. Словно он не слышал меня. Его взгляд был обращён к горизонту, он держал телефон, записывая видео. Шторм. Молния. Когда раздался гром, он поднялся и подошёл к перилам, всё ещё продолжая съемку.

Он стоял на фоне просторов фермы — высокий и худощавый, с резкими чертами лица и прямыми плечами, в тёмной одежде с капюшоном и пыльных рабочих брюках. У него была такая борода, которая, как мне представлялось, выросла бы у человека, который впал в спячку на всю зиму. Она было короче с боков и длиннее на подбородке. Его волосы были густыми, рыжевато-тёмные у корней и с выжженными на солнце концами. Они свисали до его плеч, дикие как джунгли, но прекрасные в своем хаосе.

Когда начали падать первые капли дождя, он убрал телефон и упёрся в перила, глядя в небо. Я собиралась снова привлечь его внимание, когда он начал смеяться.

— Я сказал ей танцевать как буря, — повторил мужчина, но он говорил это не мне. Он разговаривал сам с собой.

Мужчина протянул руки, позволяя воде течь сквозь его пальцы, и снова засмеялся. Это был тяжёлый, надрывный смех с большими, задыхающимися паузами, отличающийся от всего, что я слышала ранее. Потом вздохи стали громче, дольше, и я поняла, почему это звучало так странно. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь смеялся от боли, а Джек Уорден плакал и смеялся на одном дыхании.

— Джек? — я снова позвала его. — Вы в порядке?

Он обернулся, увидев меня в первый раз. Я почувствовала, что все его потерянные, распавшиеся кусочки стремительно собираются воедино глубоко внутри него. Это произошло так быстро, что я почувствовала, будто столкнулась с другим человеком: отстранённым и безэмоциональным — у которого каждая деталь, каждая эмоция заперта внутри. Воздух вокруг него затрещал, как если бы он только что поднял электрический забор вокруг себя. На фоне темных штормовых облаков, он стоял как Тор, глядя на меня, и в его глазах сверкали молнии.

— Кто ты? — спросил он.

— Я…

Я замолчала, зная, что только что вторглась в очень личный, неловкий момент. Это была единственная причина, по которой он смотрел на меня так, как будто собирался пожевать и выплюнуть.

— Меня зовут Родел Эмерсон.

— Что ты хочешь? — резко проговорил он, не спуская с меня глаз.

«Кошачьи глаза , — неожиданно всплыло в памяти, как говорила Мо. — Потому что кошки не скрывают своей полной ненависти и презрения ко всему человечеству». Тогда я рассмеялась, потому что это было забавно, но сейчас я не смеялась. Я была жалкой и застенчивой, желая, чтобы я выбрала нечто более существенное, чем прозрачный топ и вылинявшие джинсы.