Лейла Аттэр - Туманы Серенгети

Мо. Она должна была оставить сообщение, когда раньше звонила. Родел слушала, как голос её сестры раздавался через динамик, но он не был тёплым и игривым, как обычно, когда они беседовали с Мо после ее отъезда в Танзанию. Эта Мо была напряжённой и жёсткой, и она говорила резким, отрывистым шёпотом, Родел напряглась, чтобы разобрать, что говорилось.

— Ро, я в торговом центре «Килимани»… что-то… падает… повсюду вооружённые люди… — слова исчезали и появлялись, как при плохой связи. — Я прячусь… здесь… единственное, что… поддерживает меня… — была большая пауза. Родел могла слышать приглушённые голоса, прежде чем Мо вернулась на линию. — …буду ждать… здесь безопасно, но если я… — её голос надломился. — Если… я… люблю тебя, Ро… маму и папу… не беспокойтесь. Мы будем… смеяться… над моими сумасшедшими историями… Австралия. У меня есть… все шансы, Ро.

Голосовое сообщение закончилась. И то, что началось как самый счастливый день в жизни Родел, закончилось, когда воцарилось пустое коварное эхо в конце голосового сообщения сестры.

Ро…

После чего последовал треск прерванной связи.

Мозг Родел закипел.

Мо упомянула Австралию. Она тогда тоже думала, что умрёт, и позвонила Родел, пока пересекала кишащую крокодилами реку на тонущем пароме. Она кричала «Ро, Ро!», но люди на пароме думали, что она говорила им: «Гребите, гребите!». Судно доставило их в безопасное место, и когда Мо рухнула на берегу, вызов продолжался, и они обе смеялись с головокружительным облегчением.

— Возвращайся домой, Мо, — настаивала Родел.

— Я ещё не закончила, — ответила её сестра. — Не знаю, если когда-либо закончу. Я хочу умереть, делая то, что я люблю.

«Нет. Я не хочу исполнения этого желания».

Родел прильнула к телефону, не подозревая о невидимых нитях, которые связывают желания, действия людей и последствия. Она не имела ни малейшего представления о том, что образы, мелькающие на экране телевизора, уже запустили цепь событий, которые устремились прямо к ней навстречу, как каскад из домино, которое привели в движение легким касанием руки.

На несколько блаженных секунд до пробуждения я обо всем забыла. Я забыла, что Мо больше не было, что я спала в её кровати, в незнакомой комнате, в чужой стране, где она провела последние несколько месяцев своей жизни. Но гортанное воркование диких голубей, ритмичный стук мотыги снаружи, лязг открывающихся и закрывающихся металлических ворот — всё напомнило мне, что это было моё первое утро в Амоше.

Я открыла свои глаза и уставилась на жужжащие лопасти вентилятора на потолке. Мо оставила свой след на нём. Яркие ленты оставляли красочные следы, вращаясь надо мной. Это было таким ярким, болезненным напоминанием о ней — её безграничной энергии, её подвижности, калейдоскопа её жизни — что я заново почувствовала острое чувство потери. Когда ты теряешь кого-то, кого любишь, ничего не заканчивается с этим событием, или с их похоронами, или с их именем на надгробной плите. Ты теряешь их снова и снова, каждый день, в какие-то моменты, которые застают тебя врасплох.

Почти месяц прошел после панихиды над ней. Я откладывала свою поездку в Африку, чтобы собрать её вещи и убрать комнату.

— Не уезжай, — просила моя мать, глядя на меня сквозь ресницы покрасневшими от горя глазами. — Там все ещё существует предупреждение для туристов.

Мой отец стоял молча, сгорбившись, неся бремя человека, тело дочери которого никогда не будет извлечено из-под обломков. Мы все были лишены возможности проститься, увидеть её лицо в последний раз.

— Я должна, — ответила я. Мне была невыносима мысль, что кто-то чужой перебирает вещи Мо, избавляясь от кусочков её жизни.

И вот я приехала, единственный не путешественник в семье странников, в Nima House в Амоше, где Мо была волонтёром в течение шести месяцев. Это начиналось как романтическое приключение, предполагающее подъем на гору Килиманджаро в компании с любовью всей её жизни. Ну, с любовью всей её жизни в том месяце. Когда он отказался делить свою туалетную бумагу с ней где-то на высоте между 15 000 и 17 000 футов, Мо бросила его задницу и вернулась назад — без туалетной бумаги и билета на самолёт, чтобы улететь оттуда. Наши родители предложили заплатить за неё, но Мо ещё не закончила с Танзанией и уговорила их выделить немного наличных, чтобы она могла задержаться там. Она устроилась на неоплачиваемую должность, работая с детьми в детском доме в обмен на дешёвые продукты питания, жильё и свободное время, чтобы гоняться за водопадами, фламинго и стадами газелей в Серенгети.

— Делай что-нибудь хорошее, посещай достопримечательности, — сказала она, когда мы говорили в последний раз, прежде чем дать мне подробный отчёт о том, как громко и шумно совокуплялись львы. — Каждые пятнадцать минут, Ро. Теперь ты знаешь, что мой Муфаса — долбанный король джунглей.

— Ты извращенка, Мо. Ты просто сидела там и наблюдала?

— Чёрт, да! Ещё у нас был там обед. Тебе нужно притащить сюда свою задницу. Подожди, пока ты не увидишь член слона, Ро…

Она всё болтала и болтала, а я слушала её только вполуха, не зная, что это будет в последний раз, когда я говорю с ней, не зная, что я буду в её комнате глядеть на тот же потолочный вентилятор, на который она, вероятно, смотрела, когда позвонила мне.

За исключением последнего раза, когда Мо позвонила мне из торгового центра.

Когда я не ответила.

Когда она нуждалась во мне больше всего.

Я перевернулась на другой бок, пытаясь сбежать, укрыться от мыслей, которые неотступно преследовали меня.

Кровать рядом с моей была пуста и аккуратно заправлена. Соседки Мо по комнате, Коринны, уже не было. Она впустила меня накануне вечером и обняла.

— Мне так жаль, — сказала она, — это была такая удивительная душа.

Упоминание Мо в прошедшем времени было болезненным. Просыпаться в её постели было больно. Я встала и раздвинула занавески. Было позже, чем я ожидала, но я всё ещё приспосабливалась к разнице во времени. Цементный пол был жёстким под ногами, поэтому я скользнула в тапочки Мо. Они были с кроличьими мордами, с розовыми носами и ушками, которые болтались туда-сюда, когда я ходила.

Я встала в центре комнаты и огляделась. Со стороны Мо был узкий шкаф, но одежда либо соскользнула с вешалки, либо сестра никогда не трудилась развешивать её.

Вероятно, последнее. Я улыбнулась. Мы были такими разными и в тоже время настолько близки, как могли быть только две сестры. Я могла слышать её болтовню в своей голове, пока перебирала её вещи.

« Эй, помнишь, когда я заполнила воздушный шар блёстками и спрятала его у тебя в шкафу? Он лопнул, и вся твоя одежда была настолько блестящей, что ты в течение нескольких дней выглядела как диско-шар».