Дженни Даунхэм - Чудовище

Мне уже не хотелось, чтобы он поставил мне фингал. Не нужно никаких улик для полиции: лишь бы он меня отпустил.

– Мне надоело, что ты все ломаешь. Надоели твои капризы. Надоело, что все думают, будто я живу с психом.

Хотелось бежать со всех ног от его прокуренного дыхания, прищуренных глаз, зверской угрожающей гримасы.

– Думаешь, можно разнести всю квартиру, и тебе это сойдет с рук? Думаешь, можно швырять мне в голову чашки? Ошибаешься. Так ведут себя только ненормальные.

Я зажмурилась, лишь бы его не видеть.

А он все бубнил и бубнил. Я неуправляема, и все это знают. Мама не понимает, как найти на меня управу. Но уж он-то обломает мне рога. Он докажет, что в этой жизни я никто и звать меня никак, и мне никогда никем не стать.

– Я тут главный, – рявкнул он наконец. – Поняла? А теперь вали в свою комнату и сиди тихо.

Я взмолилась к мертвым. «Дедушка, – мысленно произнесла я. – Скажи своим друзьям, я на все готова. Я откажусь от Касса, от надежды на любовь, только помогите мне!»

Но вслух ничего не сказала. И меня тут же оглушил ответ.

Стань чудовищем.

С началом апокалипсиса воздух пахнет иначе – влажной пылью, словно наконец-то после долгой засухи выпал дождь. Меняется и освещение – сперва кажется слишком ярким, точно на передержанном снимке, потом темнеет по краям. Какая-то неведомая сила тянет тебя, точно рыбу из воды, навстречу судьбе. Люди сбиваются в испуганные стайки, перешептываются: «Неужели это конец?»

– Да, – говорю я, расставив для равновесия руки, и на цыпочках семеню вперед. – Но не для вас. Этот апокалипсис для Джона.

Забравшись на самый конец ветки – того и гляди, подломится подо мной! – я взглянула сквозь листву на ряды светившихся окон. За каждым – по комнате. Я отсчитала два окна вверх и три по диагонали от пожарной лестницы: это мамина спальня, синие бархатные занавески по-прежнему не задернуты. Казалось, в темной комнате очень тихо. Заметил ли Джон, что я улизнула?

Я аккуратно соскочила с дерева на ограду. Мы с Кассом сто раз так делали. Но с тех пор прошло много лет. Я спрыгнула на другую сторону и пошла вперед. На кладбище протоптали тропинки хозяева, выгуливавшие собак, и велосипедисты, но я знала уголок, куда люди почти не заглядывают. Там деревья шелестят громко, потому что все прочие звуки стихают. Как будто умолкли все моторы, выключилось электричество. Ни телефонов, ни радио, ни телевизоров, ни компьютеров. Раздавались только какие-то приглушенные звуки – видимо, на кладбище жили лисы, а может, крысы, или это мертвые шевелили холодными белыми пальцами.

Но мне не было страшно.

Если бы мама увидела, как я иду по тропинке от главной аллеи к самой середине кладбища, она сказала бы: «Лекси, не надо, не делай этого».

Я бы взяла ее за руку. И сказала: «Я знаю, ты не сильная, поэтому я сама со всем разберусь».

– Будет больно? – спросила бы мама.

– Ну, сперва ты, возможно, еще по нему поскучаешь, но потом будешь только рада. В общем, нет, больно не будет.

– Я спрашивала о нем. Ему будет больно?

В ягодах пятнистого аронника содержатся игловидные кристаллы, которые раздражают горло и затрудняют дыхание. Двурядка стенная провоцирует гипертермию, потерю памяти и кому. А если хотя бы коснуться аконита (вот уж царь ядов!), откажут все органы.

Дедушка учил меня, к каким растениями нельзя даже приближаться. Но я попросила его друзей-покойников о помощи, и они позвали меня.

– Ты только представь, – сказала бы я маме, – ведь от мертвого Джона не будет проблем!

– Да, – согласилась бы она, – я понимаю. Наконец-то мы вздохнем с облегчением. Спасибо, Лекси, ты храбрее нас всех.

– Пожалуйста, – отвечу я. – А теперь вернись к ограде и жди меня там.

Надгробия мерцали в темноте. Статуи подмигивали. В кронах деревьев трещали сороки, их крылья переливались, как радуга в луже масла.

«Не бойся» , – кричали они.

– А я и не боюсь, – отвечала я. – Ведь я же чудовище.

В детстве я частенько задумывалась о будущем. И представить себе не могла, что оно окажется таким. Я стала ужасом. Я шум. Я холод.

В большом мире сейчас, наверное, Керис готовится к экзаменам. Учителя проверяют контрольные работы, экзаменаторы приводят бумаги в порядок, запечатывают в коричневые конверты. Айрис собирается лечь спать. Мама лезет в мини-бар. Скоро ей позвонят со стойки регистратора. «Спуститесь, пожалуйста, тут принесли букет на ваше имя».

Слова обладают властью. Милая, родная, любимая.

Чокнутая. Стерва. Идиотка.

Однажды я позвонила в полицию. Дескать, женщине угрожает опасность. Они приехали. Мы с Айрис смотрели, как на парковке остановился автомобиль с синей мигалкой. Как мужчина-полицейский медленно поднялся по лестнице. Зажужжал домофон. Никто не ответил, полицейский вернулся на парковку и посмотрел на окна. Мы с Айрис тут же спрятались. Сама не знаю, почему. Из машины вышла женщина-полицейский, подошла к напарнику и тоже уставилась на окна. Потом оба сели в машину и уехали.

На кладбищенской тропинке валялась дохлая крыса с распоротым животом, кишками наружу, засохшая черная кровь загустела в пыли. Чуть поодаль лежал мертвый голубь: перья слиплись, одно крыло торчит, как темный парус на детской лодке.

«Жизнь – сложная штука, – сказала мама, – каждый должен нести свой крест». Она больше не покупала газеты. Выключала телевизор, если показывали что-то плохое. Установила на телефон рассылку хороших новостей и читала нам вслух истории о спасенных щенках и о том, как некто разглядел на куске хлеба лик Иисуса.

Но сколько не притворяйся, будто плохого не существует, оно от этого никуда не денется. Конец света нужно встречать смело.

Слова обладают властью. Змеиный корень. Белладонна. Болиголов.

Но поступки куда важнее.

В детстве мы с Кассом частенько играли на кладбище. Мы знали, что, несмотря на затишье, там всегда холоднее, чем в городе, холод шел от земли и от небес. Там нет зданий, от которых исходит тепло. Лишь тридцать акров захоронений.

– Как думаешь, сколько тут закопано мертвецов? – спросила я Касса как-то раз.

– Тысячи, – ответил он.

Мы попытались представить себе все эти гремящие кости, ухмыляющиеся черепа.

Однажды мы выстроили из деревянных поддонов шалаш, чтобы укрыться от ветра. Мы рвали цветы на могилах: покойникам есть чем поделиться с теми, у кого ничего нет. Часто сидели на лавке и просто дышали, чувствуя себя особенными, ведь мы живые среди мертвых. Как-то раз опоздали к ужину, и Джон оставил нас без еды, чтобы мы, черт побери, поняли наконец, что существуют рамки приличия , а Касс ему сказал: «Лекс наложила на меня заклятье».

Из-за тебя вечно одни неприятности.