Дарья Симонова - Дни, когда все было… [litres]

Екатерина умела идеологически взбодрить. Она вдруг произнесла с неожиданной резкостью в голосе:

– Знаешь, есть такой человек… Он может помочь. Только слушай сейчас внимательно.

И от этой фразы полетело эхо в прошлое и будущее одновременно. Анна слушала невнимательно, не проникаясь знамением. За добрый порыв, конечно, спасибо, но пропущу сказку о Настоящем человеке мимо ушей. Как в такое верить?! Даже из Катиных уст. Дело не в Катюше, просто питерские рецепты не действуют в Москве. Примерно как имена Бога, которые имеют этническо-географическую привязку. В Индии скорее помогут Будда, Кришна или Ганеша, нежели Христос, Аллах или Иегова. Что отнюдь не расшатывает вероисповеданий, как полагала Анна. Однако своим спорным тезисом не злоупотребляла, просто знала про себя: то, что в Питере в самый раз, в Москве не катит. Но Екатерина непривычно настаивала. «Есть такой человек» казалось смехотворным заклинанием, которое, впрочем, сумело произвести гипнотический эффект. Потому что пока живу, надеюсь. Очень сложно запретить себе верить в Такого человека… как сумрачно выражался Вадим, «одного из тех четырех, что понесут твой гроб». Бр-р, чур меня, чур, отгоняйте катафалк, я пока пешочком! Так отмахивалась Анна от пугающих образов, порожденных весенними депрессиями бывшего мужа. Но бывший муж все никак не становился бывшим – цепкие у него образы, и время от времени хотелось поговорить с ним по-хорошему. Не то чтобы обратно под его холерическую пяту, но на денек вернуть все как было, проплакаться, отмокнуть, – да хотя бы постирать белье в его стиральной машине, что когда-то мнила себя совместно нажитым имуществом. За что было перед Данилой Дмитриевичем стыдно. Анна даже сознавалась ему в своей печали. Данила сам просил о честности. Но даже будучи разочарован ею, все равно испытывал горькое торжество от того, что все его подозрения оправдались. И вот тогда приходилось с трепетным гневом опровергать, спорить, доказывать, посыпать голову пеплом полуправды. «Нет, ты не понял, я имела в виду совсем другое. Я скучаю не по Вадиму, а по той жизни. Нет, это не значит, что мне в ней было хорошо!.. А что же значит?

Если начистоту, Данила Дмитриевич, то это жгучая ностальгия Анны по своему прошлому «я». По сравнению с теперешним прошлое «я» было беззаботным и неопытным. Ему не приходилось напряженно искать пристанище и бабло. Прошлому «я» попадало от пьяного Вадима, но зато можно было исхитриться, усыпить чудовище – и красота! Устраивайся поуютнее в кресле на кухне, пиши-смотричитай, наслаждайся карамелькой «Гусиные лапки» вкупе с энциклопедией про безумных писателей. В сущности, тому «я» было немного надо, оно существовало в гармонии минимализма. Оно нечасто задумывалось о том, тяжело ли Вадюше нести материальное бремя. Чего задумываться – и без того попрекнут благополучием в грубой форме. В ответ можно было возразить: у нас, дорогой, совместное предприятие. Я выполняю всю рутинную работу, есть и моя доля в наших странных непостоянных доходах, кроме того худо-бедно хозяйничаю, да еще терплю твои гнусные выпады, буйства и свинства. Мы квиты. Я не обуза!

Отвратительная бытовая правда. Ее трудно произносить, она совершенно неубедительная. Разве можно быть искренне уверенным в своем праве на воздух, на крышу над головой, на койко-место, на места общего пользования? На правую руку, на левую руку… Уверенность в данности, стремление доказать аксиому – это болезнь разума, порождаемая браком. Опасно привыкать к этим упражнениям.

Впрочем, иногда удавалось избежать дрязг и полюбовно примириться. У всякого свое бремя, и Вадим, как всякий мудрый деспот, понимал, что зависит от ближних, и по-своему берег их. Данила Дмитриевич не сказать что не берег – они были ему не по карману. Бремя поиска пристанища и бабла для него оказалось непосильным. Он перенапрягся еще в 90-е годы. Не по злобе жадничал, по немощи своей гуманитарной. Оттого злился и на себя, и на своих, и на чужих. Оттого и устраивал истерику о том, что Анна никчемная графоманка, и ничего у нее не получится, и надо ей валить с ребенком к маме и папе, ибо нефиг московское небо коптить. На примирение Данила Дмитриевич шел быстро, жалобно негодуя, когда на него обижались всерьез. Дескать, а что я такого сказал; а я этого не говорил; устал-болен-бредил; бес попутал, – и так далее… Но примирение с Данечкой, – который каждое свое доброе дело записывал себе в похвальный перечень, а вредность и поганый язык списывал на бесов, – не приводило к равновесию. Увы! Они оба с Анной были ведомыми. При этом каждый искренне полагал себя ведущим и более заслуженным на ниве жизнеобеспечения семьи. Семьи, впрочем, не было. Была женщина с ребенком и мужчина, которые влипли.

Данила страшно обиделся бы на такое резюме и, возможно, даже заплакал бы. Пусть одним глазом – оттого ведь еще жальче. Внезапно и тихо плачущий мужчина – разве можно остаться к нему равнодушной? Чай, не герой турецкого фильма. И что, скажите на милость, лучше – терпеть Вадюшину пьянку или Данилушкин душещипательный анамнез? Вонг Кар-вай, Вонг Кар-вай, кого хочешь выбирай… Поневоле начнешь хвататься за Человека, Который Может Помочь. Совершенно не важно, окажется ли он впоследствии в числе тех четверых, – лишь бы не оказался как эти двое, прости господи.

– Я несправедлива к обоим, – каялась Анна. – Меня послушать, так они оба какой-то мужской неликвид. Это неправда! Они оба уникальные в своем роде. Из них двоих можно такого классного мужика слепить. Вот скажешь, что это старо и по Гоголю. Пускай! Я не нос к ушам лепить собираюсь. Ты не представляешь, какой характер можно составить из Вадима и Данилы, убрав все вредное и ядовитое, соединив лучшее, созидательное и солнечное!

– Известно ли тебе, Пигмалион-многостаночник, – вздохнула Екатерина, – что почти из любых произвольно выбранных из человеческой массы двоих мужчин можно слепить нечто стоящее. И что с того? Природа не заинтересована в таких слияниях, ее больше интересуют генные вариации. Кстати, в твоем идеальном эгрегоре кого будет больше – Вадика или Дмитрича? Ты подумай. Кого больше – с тем и надо оставаться. Это я так, в порядке бреда, – извинилась Катя.

Анна долго пузырилась. Кричала о том, что она не на рынке помидоры выбирает и назад ей хода нет. И о том, что у Вадюши уже есть другая девушка, а Данилу Дмитриевича нельзя заставлять в третий раз переживать развод. «Ага! – победительно набрасывалась Катя. – Желания твои ясны как день. Значит, ты хочешь вернуться к Мельникову и тебе мешают только моральные обстоятельства. А ты знаешь, с точки зрения эволюции такие обстоятельства не являются непреодолимыми. С точки зрения эволюции их вообще нет!»