Дарья Симонова - Дни, когда все было… [litres]

– Зря. Люди там зато…

– Да, да, успокойся, люди там зато! Люди душевные. Люди – наше главное полезное ископаемое. А вовсе не нефть! Людей надо вывозить с собой. Вагонами и составами. Чтобы сразу – готовый клан. Вековой переселенческий опыт о том гласит. Ехать сразу всем вместе, через пустыню – так уж всем народом! Расселиться по околоткам московским, чтобы, случись что, – на помощь к своим. Свои не скажут «это твои проблемы». Свои пустят хотя бы в чулан и поделятся кусочком благодати. Эффект одновременной судьбы – вот великий мотив! Те земляки, что давно обосновались и плотно сидят в своей раковине, – до них не докричишься. Залог взаимопомощи – синхронность, понимаешь? Всех своих вожу с собой. Принцип Моисея.

Данила не понял напора трансцендентальности и на всякий случай откатил на позиции бытовой обороны:

– Да эти твои и так каждый день вагонами высаживаются в Москве и оседают твердым осадком.

– Ага, испугался, мякиш московский! Сразу до провинциальной душевности стало как до звезды, да?! Удобней, конечно, ее любить издалека и в малых дозах! А ведь сам знаешь, в происходящем есть элементарная закономерность: весь двадцатый век людей вывозили эшелонами на восток и на север. А теперь они эшелонами едут обратно. Твоя любимая диалектика!

– Ой-ой, можно подумать, ты что-то понимаешь в диалектике! – Данила перешел в чванливое наступление.

Надо было задушить изнурительный спор в зародыше, и путь только один – замолчать. Пусть выльют пару ведер словесных помоев на голову – молчи. И тогда не выльют третье. Жаль, что в состоянии беззвучного вопля до родных людей не докричишься. Вопль таки беззвучный! Хотя в молодости получалось. Как наябедничаешь беззастенчиво в трубку – и вот оно, хоть какая-то иллюзия своего кагала поблизости. С годами стыдишься, потому что у всех свои слезки на колесках, зачем взгромождать еще и свою ношу. Потому учишься заменять реальный разговор вымышленным. Внешние истерики – внутренними. Анна приучилась испытывать мощный внутренний катарсис, когда внутрь себя извергала клокочущую окровавленную обиду. И словно бы ее кто-то слушал и сочувствовал и, возможно, дарил ей разные утешительные призы. Их воображаемость не смущала, скорее имела эффект плацебо, успокоительной пустышки. И вот уже можно бродить по бульварам и набережным, где стоят давно выбранные Анной дома. Дома, где она наметила себе пожить, – мечтать можно бесплатно. Их даже можно коллекционировать, упражняясь в расширении сознания. Раньше мечталось в духе социалистического распределительного принципа «не больше одной квартиры в одни руки», а потом Аня смекнула, что квартир-то в собственном оффшорном зазеркалье можно приобрести сколько угодно. Экономическая свобода! Итак, набережная Фонтанки шла номером первым, потом Колокольный переулок, за ним Петроградка… Нет, пожалуй, она самая первая в рейтинге, или все-таки близость Новой Голландии тоже обозначить в тройке лидеров? А еще не забыть бы модерновый дом там, где улица Декабристов упирается в Вознесенский проспект, хотя в 1990 году он еще назывался проспектом Майорова.

Нет, так можно надорваться на преданиях старины глубокой. На том недоперекрестке слишком много чего перекрестилось, судьбоносное нельзя трогать всуе! Здесь началась эпоха, отсюда Анну повел гриновскими тропами случай, который был в руках рискового парня. Того парня уже нет на свете. Он из Тех, Кто Может Помочь, – безусловно. Только он знал, как пройти к заветному балкону, который проезжает поезд минут за десять до прибытия на Московский вокзал. Он знал множество путей – и насквозь через дворы, и в обход вдоль фасадов, и каждый из них вел в верхние слои атмосферы. С ним можно было стоять на покатой ржавой крыше и смотреть, как монетка падает вниз, – рука крепкая, удержит, если что. Но Анна забыла его тропы, и сколько ни плутала после, выходила новая история, и другой маршрут, и следующая любовь. Балкон остался недосягаем, как мираж. Только с поезда и виден до сих пор, и никто не знает, как такое может быть. Точнее, никто не удивляется, это ж Питер.

Меж тем тот, кого нет больше на земле, закодировал: «Доберешься сама до заветного адреса – сложится твоя мозаика, сбудется стрекозиная мечта, теплое пингвинье счастье…»

Не объяснил, мудрец, разницу между «искать» и «найти». Анна себе дома подбирала, а про главный дом забыла. Забыла, что волшебство дается лишь в бескорыстные руки. И видится незамутненному глазу.

– …Анюткиному глазу, желто-синему, местами ядовито-фиолетовому… мне, как художнику, всегда казалось странным…

Данила Дмитриевич плотно увяз в своей любимой кондиции – пьяная дрема под ночной телик с советскими фильмами. Безмерное благодушие и миролюбие. Новый виток покаяния с разрешением даже ударить его. Торопливый отказ от предыдущих показаний:

– Девочка моя, разве я когда-нибудь тебе говорил, что ты «понаехала тут»?! Я не говорил! Это тебе, наверное, Вадим говорил!

– Нет, не говорил!

– А кто говорил? Кто тебя обидел, кто?

– Кто меня может обидеть? Дворник-таджик? Электрик-казах? Или, может, наш слесарь, бывший лимитчик из Великих Лук…

– Вот видишь, как все хорошо. Налицо единение всех волн миграции. А ты говоришь «одновременность»…

– Брось, «волны» ни при чем. Вот я отвечу тебе сейчас, почему я здесь. Иду я, бывало, утром после бессонной ночи. И чувствую себя совершенно неправильной оттого, что все на работу бегут, пыхтят, а я только и мечтаю свернуться кульком на диване. Пусть у меня ночью был аврал – все равно, думаю, кому он нафиг был нужен… и чем я буду за квартиру в этом месяце платить. Надо было влиться, как белый человек, в структуру. Медленно, но верно делать карьерку на теплом местечке. Взять беспроцентную ссуду на работе, купить квартиру, вставить зубы, ездить в Турцию. Хотя бы четыре пары обуви завести – четыре, а не две – зимой кроссовки, летом шлепанцы. Вылечить свое плоскостопие – да мало ли что еще. И вот так ковыляю я, и мысли меня душат. Тем временем навстречу мне идет мальчик с портфелем за спиной и букетом мелких хризантем в целлофане. Идет, наверное, поздравлять свою учительницу. И мальчик этот вдруг улыбается мне и здоровается, словно бы я уважаемая и всем известная такая… Сельма Лагерлёф. Или Агния Барто хотя бы, или просто гардеробщица в школьной раздевалке. В общем, человек признанный, при деле, понимаешь? И оттого, что со мной поздоровались так, все в моей жизни на мгновение обретает смысл. Потому что мир любит меня. И даждь нам днесь и ссуду, и квартиру, и портки, и шузы. Вот за эти моменты я люблю этот безумный город. И самостийно верю в Бога. Ты скажешь, конечно, что так не считается. А для меня очень даже считается! Для меня не считается то, что ты твердишь про вздутые цены, про дома во Флориде, которые якобы стоят дешевле, чем двушки в Черемушках. Что мне с этой Флориды? Там, поди, никто не поздоровается. А как дойдет до дела, хваленый дом окажется прохудившейся хибарой в Небраске. Нельзя верить заманухам, отфотошопленным картинкам и людям-бутербродам!