Ульяна Соболева - Петля [СИ]

Русый подбежал к раненому, дернул его за воротник куртки, приподнимая, и тот обхватил его за шею. Остальные, побледневшие, с расширенными от страха зрачками, пятились в сторону двери, боясь поворачиваться ко мне спиной. Я проследил за ними взглядом, не произнеся ни слова. Хотя сейчас они были не нужны, каждому лучше начать молиться. Тоже молча…

Когда дверь в подвал закрылась, я наконец-то посмотрел на девчонку. Она сидела в углу, присев на корточки и, обхватывая хрупкими руками свои колени, пыталась хоть как-то прикрыть наготу. Клочки одежды валялись на полу по всему помещению, на столе — разорванный золотой браслет с подвеской в виде скрипичного ключа. Допелась девочка… она тихо всхлипывала и наблюдала за происходящим сквозь полуопущенные ресницы. Ее плечи время от времени приподнимались, а тело била мелкая дрожь. Я снял пиджак и, сделав несколько шагов в ее сторону, бросил его.

— Прикройся…

Она наконец-то подняла голову, и в глазах, вокруг которых образовались грязные потеки от туши, блеснула злость.

— А ты, типа, благодетель, да?

Я продолжал молча за ней наблюдать. Мелкая, обнаженная, в западне… от страха трясется, но дерзит. Это что? Смелость? Да нет, скорее, глупость. Попытка показать, что ей не страшно. Что не сломается. Что мужчина с пистолетом в руках в темном подвале — это так, розыгрыш. Как и четверо чурбанов, которые ее чуть не отымели несколько минут назад.

Рассматривал ее словно зверушку в клетке — забавную такую. Что-то на подобии тех карманных собачек, которые громче всех лают. Они кажутся себе грозными и страшными, а на деле вызывают только снисходительное умиление.

— Предпочитаешь перед мужчинами расхаживать голышом? А орала-то зачем, а? Могу обратно благодарную публику позвать…

Ее губы сжались в тонкую линию. Она оставалась на том же месте — сидела, съежившись, а рядом лежал брошенный мной пиджак.

— В этой комнате нет ни одного мужчины, который достоин на меня смотреть, не то что трогать… — пафосно и заносчиво. А мне на этот раз почему-то вспомнился взъерошенный воробей, который распушил свои перья, чтобы согреться. Только все это представление мне начинало надоедать, поэтому церемониться с ней долго я не имел ни малейшего желания. Хватит.

— В этой комнате нет больше ни одного мужчины, которому это было бы интересно… Так что не обольщайся.

Мне кажется, она даже хмыкнула от такой "вопиющей наглости". Я словно читал, как в ее голове вертятся мысли "Да что он себе позволяет? Мудак" Она сжала тонкие пальцы в кулаки и ударила ими о стену.

— Так какого черта ты меня тут держишь? Да ты вообще знаешь, кто мой папа? Он тебя в порошок сотрет… ясно?

— Я буду ждать с нетерпением… Думаешь, придет?

— Он не просто придет — он всех вас заставит ползать у меня в ногах… — ее звонкий от природы голос звучал в этих бетонных стенах приглушенно и тихо. Не произвел должного эффекта.

— Все? Монолог окончен? Станиславский аплодировал бы стоя… Но его время прошло. Вставай давай, мы уходим…

— Никуда я с тобой не пойду.

— Не вопрос. Посидишь тут недельку без еды и отопления… если выживешь, конечно.

Я направился в сторону выхода, не оборачиваясь. Спокойным, размеренным шагом, делая вызов и говоря в трубку:

— В подвал не заходить. Дверь не открывать. Да. Вообще. Ни под каким предлогом.

— Стой, — я услышал позади себя ее голос и ухмыльнулся. Бунтарка, похоже, начинает соображать, что шутить с ней никто не будет. Я не обернулся и в этот раз, так, словно не услышал. Послышались шаги ее босых ступней по холодному полу. Она встала рядом, едва доставая до моего плеча, утонув в моем, таком огромном на ней, пиджаке, и все равно горделиво вздернула подбородок. Я, не произнося ни слова, отворил дверь и кивнул головой, указывая направление…

Я пересматривал видеоролик уже несколько раз подряд и предвкушал, как ублюдок-Ахмед будет рвать на себе волосы и вгрызаться зубами в собственные кулаки, чтобы не завыть на весь дом. Потому что кадры были невероятными. И в какой-то момент я даже обрадовался, что отморозки решили нарушить мой приказ — страх в глазах девчонки был настолько впечатляющим и искренним, что у меня у самого по позвоночнику пробежал холод. От какого-то извращенного восторга. Так не сыграешь. Так смотрят только тогда, когда понимают, что надежды уже не осталось. Треск материи… Глаза, которые она жмурит от яркого света… Волосы, которые слиплись от слез… Хрупкие ладошки, инстинктивно прикрывающие грудь… невероятно светлая кожа, на которой уже виднеются несколько синяков и ссадин. И все это — под насмешки и грязные реплики словно одичавших от воздержания кобелей. Их похоть вибрировала в воздухе и пугала больше любой угрозы… Девчонку накрыла волна паники, она сопротивлялась и кусалась, как дикая кошка, распаляя их еще больше… И финальный кадр — голый зад спустившего брюки упитанного бритоголового отморозка…

Я расселся в огромном кожаном кресле, попивая виски и постукивая пальцами по подлокотнику. Ну же, Ахмед… я ведь знаю, что ты отреагируешь. Знаю, что сорвешься. Наизнанку выворачивать будет от бессилия. Отвернуться от экрана захочешь, но глаз отвести не сможешь. Высматривая каждую мелочь и затыкая уши от криков своей маленькой принцессы. Смотри. Подыхай. Жри и захлебывайся. Так, как захлебываюсь я все эти месяцы. На стену лезть будешь от безумного отчаяния и мыслей, что в любой момент можешь получить еще одно такое видео. Десятки или сотни таких видео, не зная, чего ожидать на следующем.

Внезапно зазвонил телефон, и мне даже не нужно было смотреть на дисплей, чтобы узнать, кто это. Просто снял трубку и сразу же ответил:

— Ахмед, от нашего стола к вашему столу, как говорится. Подарок получил?

— Граф, сука, я тебя урою. В бетон закатаю… Понял, мразь?.. Ты мертвец уже… Аллахом клянусь.

Я наслаждался каждым его словом, наполненным животным страхом и бессилием. Я знал, что он боится. До ужаса. Это читалось в его сбивающемся дыхании, он как будто задыхался, а его голос время от времени переходил в сипение.

— Тихо… тихо, Ахмед. Не расстраивайся, дорогой. Да, не Тарантино, конечно. Признаю… Но я пока только учусь… Зато актерская игра — на высоте. Девочка старалась… Оценил?

— Бл***. Ты, ублюдок вороновский, попробуй ее только пальцем тронуть. Кишки свои же жрать заставлю… Понял меня? Всю семью кровью затоплю.

— Нет ничего нелепее запоздавших угроз, Нармузинов. А дочь у тебя — в самом соку… Девочка созрела, так что… скоро я пополню твою видеоколлекцию, мразь.

Я бросил трубку и залпом допил все содержимое бокала — за то, что все идет по плану.

Четверо ссутулившихся мужиков уже несколько часов стояли во дворе дома. На улице лил дождь, и они дрожали от холодного ветра, который обдувал их со всех сторон, пробираясь через насквозь промокшую одежду. Тела ломило от напряжения и сводило судорогами от долгого стояния в одном положении. Двигаться было запрещено. Русый, скулы которого все это время не прекращали ходить ходуном, время от времени подходил к каждому из них, чтобы нанести очередной удар по ребрам, лицу, пояснице. Он был очень зол. Он был в бешенстве. Потому что все их действия — на его ответственности. Они пешки, но за каждого из них ручался именно он. И сейчас он, так же как и они, пребывал в неведении, полагаясь только на то, что Граф не вычеркнет из памяти годы его преданной службы.