Кристи Уэбстер - Порочная игрушка [ЛП]

— Расслабься, — воркую я. — Хочу, чтобы ты прочувствовала вкус того, что я намерен дать тебе.

Ее тело расслабляется, и с каждым новым движением пальца она раскачивает свои бедра, помогая себе достичь кульминации. Тихий вздох срывается с ее губ, и она кончает. Если бы я не был внимателен, то не заметил бы его.

Такой тихий.

Такой милый.

Такой с виду незначительный.

Прямо как моя игрушка.

— Большинство женщин кричат и плачут, когда кончают, — говорю я мягко. Даже Свон была крикливой.

— Я не похожа на большинство женщин.

Ее слова врываются в мою голову и пускают корни внутри моего мозга. Стараюсь отогнать их и вспомнить планы, что у меня есть для нее, но то, как Банни гладит мою руку, лежащую между ее ног, отвлекает меня.

Темнота в комнате согревает меня.

Ее присутствие успокаивает меня.

Эти нежные прикосновения меня отвлекают.

— Спокойной ночи, Бракс, — бормочет она настолько тихо, что я едва слышу. Но я слышу. И это второй раз, когда я позволил ей назвать меня по имени без последствий. Если бы не обнимал ее так, будто это моя девушка, а не игрушка, я бы выскользнул из постели и сделал пометку в блокноте, чтобы не забыть.

Я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться вслух.

Конечно, я не забуду.

Я никогда не забываю.

— Мама. — Я трясу ее своей маленькой ручонкой. — Проснись.

Затем отдергиваю руку, потому что ее кожа такая холодная. Сопли стекают на мою губу, и я вытираю их рукавом. Мама так много спит. Иногда я мечтаю о том, как она играет со мной или обнимает меня, чтобы согреть.

— Мама. — Я трясу ее снова и начинаю плакать. — Я хочу есть.

Она переворачивается, и как монстр издает ужасный звук.

— Ам-м-м-м.

Ее грудь болтается на виду, так что я хватаю одеяло и прикрываю ее.

— Мама, у меня живот болит.

Она что-то бубнит, но я не знаю, что она имеет в виду.

Прошлой ночью, когда мама привела в квартиру мужчину и заставила меня спать в шкафу, пока она работала, мне было страшно.

Я хотел вернуться в приют. По крайней мере, там мама не ведет себя, как больная, и есть другие дети, чтобы играть с ними.

— Моя сумка, — ворчит она.

Я карабкаюсь, чтобы найти ее сумку, и я рад, что странный мужчина с прошлой ночи ушел. Он напугал меня и заставил мою маму кричать всю ночь. Ее сумка тяжелая для шестилетнего меня, но я надеюсь, что она полна еды.

— Я есть хочу, мама.

Она игнорирует меня и садится. Ее каштановые волосы неопрятны, и я надеюсь, что она скоро помоет их. Я не люблю, когда мама выглядит больной.

Первое, что она вытаскивает из своей сумки, это сигареты. Поджигает одну и засовывает в рот, прежде чем выдохнуть все это на меня. Через несколько минут она роется в своей сумке еще раз, чтобы вытащить свои специальные штучки.

— Мама сначала должна принять лекарство, а потом мы пойдем и найдем немного еды, — убеждает она меня, доставая ложку и пакетик.

Я снова растираю сопли по лицу и жду, пока ей станет лучше. Когда маме становится лучше, я мечтаю, что она станет медсестрой и сможет помочь другим людям тоже почувствовать себя лучше. Она хлопает рукой по матрасу на полу рядом с собой, и я залезаю к ней под одеяло. Я в страхе смотрю, как она готовит свое специальное лекарство.

Она вкалывает его в себя и вскоре падает спиной на матрас.

— Мама, я голоден. Не ложись спать.

Шприц торчит из ее руки, и я боюсь, что она уснет и не проснется.

— К-крекеры в моей с-сумке, Бра…

Затем мягкий храп заполняет комнату, и я начинаю плакать. Не люблю, когда мама так много спит. Так как она еще спит, я осторожно вытягиваю шприц из ее руки и прикладываю свой грязный палец туда, где немного бежит кровь. В конце концов, она остановится, и мама будет спать еще долго. Я начинаю плакать так сильно, что сопли стекают мне в рот, и снова вытираю их рукавом рубашки. Мне холодно, и мама греет меня, но еще я голодный.

Выскальзываю из-под одеяла и начинаю рыскать в ее сумке. Там нет никаких крекеров, только пластинка жвачки. Живот очень сильно болит, но я не хочу брать ее жвачку. Мама говорит, что она нужна для работы.

Громко рыдая, я забираюсь обратно под теплое одеяло и прижимаюсь к своей голой маме. Эти страшные люди снимают ее одежду и дают ей деньги после этого. Я хотел бы иметь деньги, чтобы отдать ей, и она могла купить нам что-нибудь поесть. Я бы никогда не заставил ее снимать одежду и мерзнуть. Я почти засыпаю, когда под одеялом становится намного теплей. Мама снова обмочилась в постель. Такое бывает из-за ее лекарств. Мне нравится это тепло, поэтому я тоже писаю и прижимаюсь к ней.

Я люблю свою маму и надеюсь, что она скоро поправится.

Холодное тело под моей ладонью пугает меня. Я рывком просыпаюсь, игнорируя серый свет раннего утра, льющийся через окно, и отползаю прочь от нее. Мне нужна секунда, чтобы осознать, что моя игрушка посреди ночи скинула с нас одеяло. В комнате сильно похолодало, и, судя по виду снаружи, на улице мерзко и холодно. Я подавляю дрожь. Ночные воспоминания сохранилась в густоте воздуха и побудили к походу под теплый душ.

Мне приходится почти ошпарить себя горячей водой, чтобы начать осознавать происходящее.

Эта новая игрушка.

Она другая.

Абсолютно другая.

Боюсь, что, сделав ее своим юбилейным двадцатым подарком самому себе, на самом деле обременяю себя кем-то, кто найдет способ пробудить мою тщательно спрятанную душу. Прошло более десяти лет с тех пор, когда мне снилась мама, и все же сейчас я думаю о ней.

Пусть Дюбуа побудет с Банни, пока мы не вернемся домой. Не могу выйти из себя. Особенно сейчас, когда я так близок к тому, чтобы привести ее домой.

Я не позволю ей отнять у меня безмятежность.

Она будет моей особенной игрушкой.

Я заслужил ее.

И буду наслаждаться каждой гребаной минутой, трахая ее разум и сердце, так же как это делали со мной много лет назад.

Что посеешь, то и пожнешь, и теперь Банни заплатит за грехи моей матери.

Она

Я нахожусь в небольшом шоке, когда мы поднимаемся на борт маленького самолета, в котором Брэкстон, я и Дюбуа являемся единственными пассажирами, не считая бортпроводника и двух пилотов. Я еще не спросила Брэкстона, чем он занимается, но этот человек, видимо, очень богат. Они с Дюбуа отлично выглядят в своих черных костюмах. Правда, на Браксе костюм сидит намного лучше. Потому что, несмотря на то, что худощав, он шире и мускулистей Дюбуа.

Глаза Брэкстона сегодня серые, как осеннее лондонское небо. Прошлой ночью он показал мне свою хорошую сторону, и я была бы ужасной лгуньей, если бы не призналась, что меня влечет к нему. Но этим утром он проснулся озлобленным на весь мир. Мне он не сказал и пары слов, только отдал команду одеться и идти есть.