Силвиу Абреу - Вавилонская башня. Примирение

Зекинью сладко спал, раскинув в стороны ручонки. Неожиданно длинные ресницы малыша вздрогнули, он приоткрыл свои зелёные глазки и почмокал пухленькими губками. Клементину быстро нашёл утерянную ребёнком соску и вложил её в ротик сына. Зекинью громко зачмокал, потом повернулся на бочок и снова безмятежно засопел.

Клементину мог часами наблюдать за спящим сыном, за мимолётными движениями его губ, рук, глаз. По ним он безошибочно определял самочувствие ребёнка, сухи ли его пелёнки, какой снится ему сон. Клементину безотчётно боялся пропустить что-то очень важное в жизни этого крохотного трехмесячного человечка, его сына, Зекинью. Вся суета с наследством, преследования Анжелы, отданные акции — всё, что было так важно ещё полгода назад, — перестало волновать его. Только жизнь сына, его безопасность и благополучие семьи что-то значили для Клементину. Рада Зекинью, Клары, Шерли он готов был на любые испытания и невзгоды. Клементину быстро отогнал от себя дурные мысли, воспользовавшись советом Клары: думать только о хорошем. «Мышление должно быть положительным» — эту фразу жены он повторял теперь каждое утро как молитву.

Клементину поправил соску во рту сына и прошёл на кухню. Светлая мебель, нарядные занавески, новая посуда — Клементину обвёл хозяйство довольным взглядом и ещё раз порадовался своему новому жилищу. Хорошо, что они обзавелись этой квартиркой, — пусть небольшой, но уютной и, главное, новой! Как только они с Кларой отпраздновали свадьбу, ему стало просто невмоготу жить в доме Аженора, в окружении видавшей виды мебели, битой посуды и прочего старья. Старый дом был наполнен тенями, угнетавшими Клементину, мешавшими ему спокойно спать и радостно встречать наступающий день. Ему хотелось обновления - и внутреннего, душевного, и внешнего. Тут и пригодились сбережения Неузы Марии. Каждую трату из денег, завещанных сестрой, Клементину обдумывал, обстоятельно взвешивал — ему хотелось распорядиться деньгами Рафаэлы так, чтобы, глядя на него с небес, она одобрила бы его. Дайнер, операция Шерли, покупка квартиры — нет, Клементину не испытывал стыда перед памятью сестры. Кафе «Шерли» процветало, принося стабильный доход, дочка уже забыла о больных ногах и даже занялась танцами, обнаружив к этому страстное желание и немалый талант.

Клементину налил кофе и, пока он остывал, вспоминал первое публичное выступление Шерли. До сих пор, а прошло уже больше полугода, в его ушах звучало оханье, прокатившееся по залу, когда Шерли внезапно остановилась посреди танца. Она замерла на месте, словно забыла следующее па. Клементину поймал её взгляд, устремлённый куда-то вдаль, и увидел Адриану, не сводящего глаз с Шерли. Словно сомнамбула, девушка двинулась навстречу юноше, не слыша ни криков зала, ни призывов своего педагога вернуться на сцену. Не видела Шерли и костылей, на которые опирался Адриану. Она подошла и прижалась к нему всем телом: «Ты мой, мой! Больше не отпущу тебя и на минуту!» Адриану ласково гладил её по голове и приговаривал: «Ты замечательно танцуешь! Прошу, потанцуй для меня!» Она покорно вернулась на сцену и танцевала дальше, покоряя зал какой-то необыкновенной грацией, смешанной с сильнейшим внутренним напряжением.

Кофе Клементину остыл, и он отхлебнул глоток. До него донёсся звук открываемой двери, и голос Клары окликнул его. Он отставил чашку и прошёл в спальню. Клара собиралась кормить сына. Клементину пристроился рядом — он любил смотреть, как жадно ест Зекинья, как смотрит в потолок своими огромными зелёными глазами, как тяжело сидит на руках матери, как сыто гулит и радостно протягивает ручонки навстречу рукам Клементину.

Они уложили Зекинью в кроватку и прошли на кухню. За кофе Клара принялась докладывать мужу о делах в дайнере. Клементину согласно слушал её, и лишь когда Клара пожаловалась, что Сандра ни с того ни с сего взяла отпуск и исчезла, язвительно заметил:

— А чему ты удивляешься? Сандринья только прикидывается невинной овечкой, на самом деле она обыкновенная волчица, во всяком случае, для меня. И я никогда не приму её, будь она хоть трижды моей дочерью.

— А мне иногда бывает жалко Сандру. Она ведь всем чужая, за исключением, естественно, Бруну. Да вот Марта изменила к ней отношение: уже сменила гнев на милость и старается наставлять её на путь истинный. С Сандрой ведь надо иметь особое терпение, ведь первое чувство, которое она вызывает, — неприятие. Не то, что Шерли... Шерли — твоя истинная дочь, Клементину.

Они замолчали, и каждый из них окунулся в события недавнего прошлого. Вот так же они сидели на кухне и обсуждали роман Шерли и Адриану, разгоравшийся с новой силой. Шерли, едва узнав о причине исчезновения юноши, сразу и безоговорочно простила его. Авария, в которую попал Адриану, кинувшись вслед за Александром с вечеринки у Бины, оказалась слишком серьёзной. Травма головы, переломы ног — больше полугода Адриану провалялся на больничной койке. Но как только смог передвигаться самостоятельно, тут же приехал к Шерли. И Клементину, и Клара не сомневались, что молодые люди сохранили своё чувство, но что-то подсказывало умудрённым жизненным опытом Клементину и Кларе, что впереди у Шерли ещё много испытаний. Такой трепетной девушке, как она, нелегко будет обидеть отказом симпатичного парнишку Дину, что развлекал посетителей дайнера и изо всех сил ухаживал за ней. Да и Адриану ненароком обмолвился, что родители все эти месяцы были счастливы: их сын вернулся к ним, согласился возобновить учёбу в университете. Клементину мог себе представить их настроение теперь, когда юноша снова все дни напролёт проводил в дайнере, не отходя ни на шаг от Шерли.

В тот вечер и произнёс Клементину ту роковую фразу, надолго изменившую их жизнь: «Пусть я и не отец Шерли, но для меня она всегда дочь, родная и любимая!» Они опомнились, лишь когда услышали за спинами вскрик Шерли: «Значит, я не твоя дочь, папа?» Деваться было некуда, и им пришлось открыть Шерли признание Аженора. Никогда прежде Клементину не видел, чтобы так горько плакала его Шерли. Она рыдала, приговаривая, что Аженор навсегда останется для неё любимым дедушкой, а отцом будет только Клементину. Она рыдала и рыдала, обнимая Клементину за шею, будто боялась потерять его. С трудом ему удалось успокоить девушку, и хотя они и договорились забыть этот разговор и считать слова Аженора неправдой, отношения между ними стали иными. Каждый раз перед тем, как назвать его «папой», Шерли делала паузу, замолкала, смущалась. А Клементину настойчиво и упорно обращался к ней не иначе как «дочка», моля Бога, чтобы пережитое потрясение поскорее забылось и кануло в Лету. Но как он ни хорохорился, эти дни и для него оказались не самыми простыми.