Айя Субботина - Фокус

— Ты совсем дурная что ли?! — прет на Яну водитель «Вольво». Грубо пихает ее к обочине, и она, путаясь в ногах, падает.

Блядь, ну вот нахрена мне еще и этот геморрой?

Выхожу из машины, нарочно сильно толкаю мужика плечом, нарываясь на порцию «ласковых» слов, и подаю Яне руку. Она вообще не в себе, потому что даже встать сама уже не может, и приходиться на руках усадить ее в машину. У меня нет ни единой мысли, куда ее везти, и совершенно ясно, что в таком состоянии она не скажет ничего связного, так что остается только один вариант: отпоить ее кофе и попытаться разговорить. Не выбрасывать же ее обратно на улицу.

Всю дорогу, пока я ищу работающий в это время кофейный павильон, Яна что-то бессвязно бормочет, плачет и смеется, и изредка просто замолкает, стеклянным взглядом рассматривая дорогу перед собой. Но когда даю ей большой стакан крепкого двойного кофе, принимает его с чем-то отдаленно напоминающим благодарность. Я бы сказал, куда она может ее запихнуть, но, по-моему, с Яной произошло именно то, что называют справедливостью, и любое мое слово будет добиванием смертельно раненого животного.

— Спасибо, — говорит она, после пары глотков, пока я паркуюсь на стоянке возле ночного магазина. — Никогда не думала, что… единственным человеком, который от меня не отвернется, будешь ты.

— Если честно, мне плевать, что ты думаешь.

Она грустно улыбается и кое-как приводит себя в порядок, хоть снова начинает плакать, когда не получается прикрыть юбкой дырявые колготки и ободранные колени.

— Я отвезу тебя в травмпункт, тебе нужна помощь.

— Нет! — слишком резко выкрикивает Яна. — Просто… дай мне минутку прийти в себя, и я уйду.

Пожимаю плечами — ей виднее. Возиться и уговаривать я не собираюсь, тем более, что еще полчаса назад написал Йори, что еду домой, и она наверняка уже начала волноваться. Успеваю отправить сообщение, что пришлось задержаться, и когда приеду-все ей расскажу. И все это под пристальным взглядом Яны.

— Что? — не выдерживаю я, когда понимаю, что она пытается заглянуть в мой телефон. — У тебя вроде есть за кем присматривать, нет?

Она грустно улыбается и вдруг говорит:

— Для нас уже поздно, да? Стать нормальной семьей, быть мамой, папой и Соней.

Я все-таки громко и на этот раз цинично ржу. Воистину — нет предела человеческому самомнению.

— Для нас, Яна, никогда и не было вовремя.

Конечно, она ждет от меня других слов другим тоном и если бы я был хорошим славным парнем, то наверняка нашел бы в себе силы пожалеть ее в таком моральном состоянии. Но хорошим парнем я никогда не был, а цинику и засранцу во мне глубоко плевать на чувства женщины, которая сперва обманула меня, потом продала нашего ребенка, словно кусок мяса, а потом еще раз попыталась обвести меня вокруг пальца.

— Значит, ты меня никогда нее любил, — с каким-то надломом говорит она. Еще и хмыкает, как будто говорит с несмышленым пацаном. — Ты никогда этого не замечал, но тебе всегда было все равно, даже когда у нас все было на пике, и я думала, что нашла лучшего мужчину в мире.

— Знаешь, я тебя забрал с дороги не для того, чтобы ты читала мораль и рассказывала, каким я был говном. Дай угадаю: дальше ты скажешь, что ушла от меня потому что не выдержала моего безразличия, что изменила мне только потому, что искала любви.

— Я изменила тебе из-за денег, потому что к тому времени успела понять, что любви не существует.

— Ну хоть за эту правду спасибо.

В пазе между нашим натянутым подобием разговора, приходит сообщение от Йори: волнуется, все ли у меня хорошо и заодно «цепляет» фотографию нее очень аккуратных, но все равно аппетитно выглядящих творожных кексов, которые они приготовили на пару с Соней.

И я с какой-то странной приятной тоской понимаю, что меня просто тупо тянет домой, к моим девчонкам. К той, что пыхтит, когда стаскивает с меня обувь, и той, что улыбается и становится на носочки, чтобы потереться щекой о мои колючки. Меня тянет туда, где я буду в безопасности, в тыл. Потому что дом превратился не в просто наше с Соней одно на двоих жилище двух одиночек, а в крепость, где моя Рапунцель всегда на страже моего покоя, а маленький Храбрый Совенок разделает любого дракона даже зубочисткой.

Я пишу Йори, что соскучился — совсем несвойственная мне глупость. Не часто балую ее ими, но зато сейчас… Жаль, что электронные буквы не могут передать хотя бы маленькую долю тех чувств, которые мы отправляем вместе с ними. Наверное, моя выдумщица очень бы удивилась такому внезапному, блин, приливу нежности.

— Ты всегда был просто Андреем, — продолжает Яна, и даже не пытается скрыть, что с завистью смотрит на телефон в моих руках. Как будто видит и понимает, что и кому я пишу. — Лишний раз не обнимешь, не посмотришь, не возьмешь за руку. И очень злился, когда мне хотелось просто прижаться к тебе во сне.

Я банально не люблю, когда на меня наваливаются, словно на подушку, когда сквозь сон чувствую сопение в ухо или щекотку волос. Если бы Яна хоть иногда меня слышала, она бы понимала, что дело совсем нее в ней, а просто в привычке и комфорте. Это в книгах мужики любят тискать женщину до секса и всю ночь после него, а в реальности я даже среди своих знакомых не знаю таких ни одного. Но, в самом деле, кого интересуют такие мелочи, когда женщине позарез нужно сделать кого-то виноватым во всех своих бедах.

— Если бы я была тебе нужна, ты бы за меня боролся, — продолжает обвинительную речь мой самоназначенный прокурор. — Мужчина всегда будет держаться за то, чем дорожит. И прощать будет, если любит по-настоящему.

— Видимо на меня слишком сильно произвела впечатление та сцена в койке, и я не сразу понял, что должен был прямо вот там же тебя и простить. И заодно в ноги упасть, замолить грехи и все такое.

Яна бьет себя по карманам пальто, достает сигареты и зажигалку, закуривает и смотрит прямо перед собой, как будто на лобовом стекле моей машины показывают персональное кино. Даю ей минуту и все-таки спрашиваю, куда ее отвезти. Как бы там ни было, я не буду той скотиной, которая бросает явно неадекватную, одетую не по погоде женщину посреди дороги. В конце концов, она родила Сову — моно считать, одним этим заслужила последний шанс хотя бы попрощаться по нормальному, насколько это возможно.

— Мне некуда идти, — нервно усмехается Яна и глубоко затягивается. — Ты уже слышал?

Киваю и повторяю вопрос. Она мотает головой и начинает вертеться на сиденье, устраиваясь поудобнее.

— Я не выброшу тебя просто так, — озвучиваю, пусть и неразумно, свои мысли. — Просто назови адрес любой подруги. Место, куда я могу тебя привезти и где ты не найдешь неприятности на свою задницу.

— А я уже никому не нужна. Меня списали. — Яна долго возится, пытаясь открыть окно, а потом стряхивает пепел нарочито лихим щелчком. — Любимый муж списал меня в утиль. Повесил на меня всех собак. Теперь… моя жизнь станет либо очень долгой и скучной, во всем известных местах, либо очень короткой.