Маргарита Ардо - Вокруг пальца

Моё сердце остановилось совсем. И вдруг забилось быстро-быстро, словно хотело вырваться из груди и побежать к нему, полететь, чёрт побери, с приделанными Амуром крылышками. Во рту пересохло. Я переступила с ноги на ногу. Кто-то крикнул по-русски:

— Саша!

Ковров? Не знаю. Я развернулась и дала стрекача, как ополоумевший заяц. Я не знала, что сказать Джеку! Мне было страшно, плохо, стыдно! Я бежала со всех ног мимо Старого Почтамта, мимо ларьков с сувенирами, мимо яхт на любой вкус, уткнувшихся унылыми мачтами в небо, до самого ресторана «Мандарин», в виде китайского корабля выступающего в море. За мной погнались? Запнувшись в желаниях: обернуться или припустить ещё быстрее, я вдруг замешкалась и споткнулась о торчащий из земли корень глицинии. Полетела носом вперёд.

Глупо, — мелькнуло в голове. — Идиотка…

Я зажмурилась сильно-сильно и выставила руки. В следующую секунду я всё-таки упала, но не на гранитные плиты, а на кого-то большого и тёплого, подскочившего сбоку, и перехватившего меня на себя, будто вратарь, спасающий мяч от ворот. Этот большой, пахнущий так отвратительно, так сладко, так любимо, издал тихий звук, похожий на стон, сел и вернул мне вертикальное положение. Я осторожно приоткрыла веки. Джек потирал одной рукой спину, сидя на земле, а второй держал меня крепко, чтобы не сбежала снова. Морщился.

— Больно? — испугалась я за него.

Он поднял на меня глаза и тяжело вздохнул. И тогда я ещё сильней за него испугалась — лицо моего корсара было серым, с темнющими кругами под воспалёнными красными веками и глазами с лопнувшими сосудиками.

— Больно, — сказал Джек. — Ты не ударилась?

— Нет. — Слёзы подкатились к моим глазам, губа выпятилась вперёд и затряслась. Снова я буду, как дурацкий гримасничающий клоун. Ненавижу себя, когда плачу!

— Ударилась?! — Вскочил он. — Где?!

— Нигде! — Мне всё-таки удалось сдержаться. Тёплый, какой же он тёплый! Предатель. Я дёрнула руку, пытаясь высвободиться. — Отпусти меня. Уходи!

— Вот уж нет! — рявкнул Джек. — Во-первых, имей в виду, что не видеть тебе руководящих позиций, пока не поумнеешь!

— Мне не нужны руководящие позиции, — насупилась я. — Я вообще уволилась. Отпусти!

Подбежал Ковров.

— Фух, — он тяжело дышал и проговорил вдруг по-английски: — Вы оба в спринтеры не планировали записываться? Джек, цел?

— Всё нормально, — бросил тот и крепче сжал мою руку.

— Хорошо, общайтесь, — кивнул спецагент ФСБ и отошёл к кромке моря.

— А жена где? — нагло съязвила я. — Тоже ищет?

В голову лезло при этом: Боже, похудел как! Одни глазищи… И не холодно ему с коротким рукавом? Простынет… Ветер же!

— Жена… — горько проговорил Джек. — Жена! Сандра, а поговорить не судьба? Просто взять и поговорить, как взрослые люди?! И не устраивать гонки Тома и Джерри на полстраны?

— Поговорить? — Я разозлилась — уж не ему обвинять меня в безответственности, инфантилизме и нежелании разговаривать. — О чём?! Чтобы ты, как все мужчины в плохих сериалах, говорил: да, я женат, но у нас давно ничего не было, я живу с ней только из жалости… а потом бац! И третий ребёнок! Или седьмой?!

— У меня нет детей! — вспылил он. — И жены нет. Была. Я ездил разводиться в Штаты. Но время, которое даётся на обжалование решения, ещё не вышло. Я, кретин, не стал дожидаться — по тебе соскучился!

Я моргнула.

— Но она сказала…

— Да мало ли что сказала Моника?! Она приехала требовать моего Пикассо, который в контейнере на складе стоял! Взамен гарантий на то, что обжалования не будет! Мало было ей особняка в Саус-Гемптоне и яхты!

— Яхты… — повторила я, не зная, можно ли верить. Тут же вспомнился папа, кочующий из семьи в семью, и мы, оставшиеся посередине этого великого кочевого пути и никому не нужные. Потому я сказала, гордо выпятив грудь: — Я не разбиваю чужие семьи! Иди, возвращайся к жене! — И театрально ткнула указательным пальцем на восток, словно Родина-мать добровольцам.

Джек разнервничался, отпустил меня и зашарил по карманам, словно нищий в поиске последней десятки. Вытащил из заднего сложенные и прилично смятые документы.

— Какие семьи, Сандра?! Нет никакой семьи! Вот, — он ткнул пальцем в размашистую подпись, и заорал безумно: — Вот! Видишь? Смотри, я отдал ей Пикассо и всё! Она расписалась. Фак!!! Ей больше ничего не нужно! В присутствии Эванса, моего адвоката! Что ты боялась разбивать?! Её сердце из долларов?! Моника изменила мне с чистильщиком бассейнов три года назад, и мы не живём вместе! Но эта сука обвела меня вокруг пальца и подала на алименты — половину моего состояния в год! Потому что доказательств её измены у меня не было, зато Моника против меня подобрала всякую чушь! Пришлось идти на мировую. Да, я любил своего Пикассо, дом на берегу и чёртову яхту! Я любил их больше неё! Но чёрт, где они?! Ты видишь?! — кричал он и тыкал дрожащим пальцем в бумаги. — Я всё отдал ей, чтобы… А ты… — От укоризны в его взгляде меня передёрнуло, словно это я забрала его дом, яхту и картину Пикассо. Хотя я б не взяла, ничего в нём хорошего…

— А компания? — опешив, спросила я. — Тоже ей половину?

— Деньги, полученные в наследство и всё, что за них приобретено, разделу имущества не подлежат… — Он едва не плакал.

Нет, этого позволить было нельзя! Мне стало жалко Джека, этого огромного мужчину передо мной, с разбитым сердцем и страхом любви. Я накрыла его руки своими.

— Всё-всё… Успокойся, Джек, слышишь? Всё хорошо. Я люблю тебя. И ты знаешь, как это бывает больно.

Он сглотнул, глядя на меня большими, невероятными глазами.

— Любишь? — кажется, не верил.

— Люблю, — я улыбнулась сквозь слёзы. — А ты меня — нет. Это больно.

— Как это, я — нет?…

— Ты сказал, что не веришь в любовь.

— Разве то, что я делал для тебя, из-за тебя, с тобой — недостаточно?! — он снова завёлся, но уже потише.

— А что ты делал из-за меня? — удивилась я. — Я не знаю, я не экстрасенс…

— Ну, разве не ясно? — тон стал ещё тише.

— Нет, — я покачала головой перед этим растерянным гигантским мальчишкой. Люди оборачивались на нас, говорящих по-английски и мало похожих на пару: девчонка и медведь… И ладно, пусть смотрят.

— Я приехал разбомбить турок и закрыть компанию, — пробормотал Джек, — а вместо этого… купил её.

— Но при чём тут я?

— А кто говорил мне о людях, о городе, о соловьях? Кто из унылых цифр, не показывавших перспектив, сделал всё живым? Красивым? Кто заставил поверить, что получится из нуля сделать конфетку?

Не помню, чтобы я как-то его уговаривала. Разве что в самые первые дни, когда выполняла его невозможные поручения и каждый раз пыталась показать изо всех сил, что «наши», русские не идиоты, несмотря на все косяки?

— Я?… — Меня словно мешком по голове оглоушили.