Татьяна Алюшина - Формула моей любви

Молча, каждая думая о своем, дамы направились к автомобилю. Возле распахнутой задней дверцы стоял в ожидании шофер. Клавдия только сейчас обратила внимание на то, что у этого водителя такая же совершенно незапоминающаяся внешность, как и у Андрея. Интересно, подумалось ей, Мадам помощников с такими постными, как скомканный белый лист, внешностями специально набирает?

Анжели, подойдя к распахнутой дверце, почему-то отдала водителю свою дамскую сумочку и, жестом указав на салон автомобиля, предложила:

– Не желаете воды или сока, Клавдия?

Конечно же у Клавдии моментально обнаружился приступ сильной жажды, не тревоживший до этого ни намеком, а красочное воображение услужливо нарисовало картинку в виде запотевшей бутылки холодной воды.

– Да, я… – проблеяла нечто невнятное Клавдия, махнув рукой в направлении издательства.

– Зачем же там, – перебила ее мадам. – У меня прекрасная французская вода.

– Спасибо, – поблагодарила, сдаваясь, Клавдия.

И тут же хотела было забраться в салон, но Анжели, чуть придержав девушку за локоток, тихо произнесла по-французски, почти в самое ухо Клавдии:

– Оставьте свою сумочку шоферу, Клавдия.

– А? – распрямилась та, настороженно посмотрев на мадам.

Анжели Карно только многозначительно кивнула. Клавдия поняла ее так, как и следовало, то есть чувствуя спокойную внутреннюю уверенность, что все в порядке и бояться ей нечего. Стянула через голову ремешок, сняла сумку и передала ее в уже протянутую руку шофера. И сразу же забралась в салон.

Следом за ней, не теряя ни грамма своего величия, неторопливо устроилась на заднем сиденье мадам Карно. Шофер закрыл за дамами дверцу и остался снаружи.

– Эта машина специальным образом защищена от прослушивания и проверяется несколько раз в день на предмет обнаружения транслирующих и записывающих устройств внутри салона, – пояснила как нечто само собой разумеющееся Анжели Карно и иронично усмехнулась. – Кстати, подарок Граничевского.

– Круто, – оценила несколько ошарашенная Клавдия.

– Можно и так сказать, – усмехнулась Анжели, – но я бы назвала это неким сарказмом судьбы.

– Потому что вы проводите в этом автомобиле переговоры, нацеленные на его разорение? – выдвинула свою версию Клавдия.

– Да господь с вами, Клавдия, – попеняла ей Анжели. – Никто не собирается разорять господина Граничесвкого, ровно наоборот, его капиталы старательно охраняются и преумножаются не без помощи того же государства.

– Тогда какой смысл заставлять вас выходить за него? – немного растерялась Клавдия.

– А вы еще не поняли? – удивленно приподняла бровку Анжели и попеняла в очередной раз: – Ну что ж вы, Клавочка, вы же очень умная девушка.

– Его хотят… – изумилась Клава, четко осознав, на что намекает, да нет, не намекает – говорит практически прямым текстом француженка.

– В последние годы непозволительно много обогатившихся криминальным путем за счет государства граждан смогли покинуть Россию, введя свои активы в финансовые структуры иностранных государств, и получить, скажем, безупречную лондонскую прописку, или американскую, – разъясняла ей реалии мадам Карно. – Это недальновидно. Конечно, вашему правительству постепенно удается выигрывать международные суды и возвращать какие-то капиталы и долги, но процесс это долгий, волокитный и непредсказуемый.

– То есть капиталы Граничевского…

– А вам его жалко, что ли? – с удивлением посмотрела на нее Анжели.

– Ну, как-то это… – протянула Клавдия…

– Я понимаю, – усмехнулась Анжели, – с вашей тонкой душевной организацией и преувеличенной интеллигентностью хорошо воспитанной девочки сложно переварить простую грубую жизнь с ее реалиями. Вы сами-то замечаете, что вы разговариваете чистым, не засоренным современным сленгом языком?

– И какое отношение имеет мое воспитание к той теме, что мы обсуждаем? – строптиво возразила Клавдия.

– А такое, что вы сочувствуете даже мрази, – довольно жестким тоном пояснила ей Анжели. – Граничевский был тем самым последним «клиентом» Кости, которого он должен был устранить. Ираклия Романовича хотели убрать еще в начале девяностых. Даже при всем беспределе, который творился тогда в стране, то, на чем он зарабатывал свой начальный капитал, было за гранью любого злодеяния. Он не гнушался ничем: наркотики, продажа людей в рабство… Но основной его доход шел от так называемого сексуального туризма иностранных граждан с любыми формами извращений, за огромные деньги и предоставление им детей всех возрастов и полов и девушек в прямом смысле на убой. То есть их реально убивали. Но Ираклий предоставлял возможности удовлетворить любые извращенные сексуальные наклонности не только иностранным гражданам. Потому-то он так быстро и высоко поднялся. В то время извращенцев разного рода хватало и среди людей, обличенных властью, внезапно разбогатевших на дележе государственной собственности, и они с удовольствием пользовались его услугами. Разумеется, за огромные деньги. Ну а Ираклий, не будь дураком, тщательно снимал на видео все их утехи. Этот человек точно знает, что за деньги и за страх можно манипулировать кем угодно, и умело пользуется этим по сей день. И тот, кто слил Костика в девяносто девятом, был хорошо оплачиваемым агентом Граничевского. Когда поступил приказ о ликвидации Ираклия, он и провернул всю эту операцию по устранению Архиерея.

– Мерзко все это, – не удержалась от высказывания Клавдия.

– Как говорится, если вы любите большие деньги, политику и колбасу, вам лучше не знать, как они делаются, – усмехнулась мадам. – Ничего не меняется в этом мире, и главным врагом человека были и остаются его собственные пороки. Вы все же слишком чувствительная девушка, Клавдия.

– Я очень далека от политики, больших денег и колбасы, – уточнила свой статус Клава, – и я весьма рада этому обстоятельству. Только вот угораздило, пропади оно совсем, вляпаться в эту вашу историю.

– Это история вашей страны, Клавдия, – напомнила ей Анжели и посоветовала: – Не расходуйте свою жалость на людей подобного рода и приберегите для других людей свои принципы человеколюбия. И чтобы вы не страдали так уж сильно, намекну, что рубить голову курице, несущей золотые яйца и имеющей на них эксклюзивные права, весьма недальновидно, проще держать ее под контролем, пусть и весьма жестким.

Клава не ответила. Отвернулась, задумавшись, посмотрела в окно через затонированное стекло, снова посмотрела в глаза мадам Карно и неожиданно спросила:

– Вы его сильно любили?

И увидела, как всего лишь на мгновение промелькнула в этих прекрасных голубых глазах застарелая боль, ставшая, видимо, вечной, и что-то еще, что-то еще, она не успела понять: взгляд снова стал закрытым, отстраненным и нечитаемым. И все же Анжели ответила: