Джетти Вудрафф - Полуночный дождь

Я был уверен, что должен был бы обидеться на это замечание, но я был в замешательстве.

— Что это должно значить?

— Что я говорила; для меня это значит больше, чем для тебя. Ты можешь идти. Продолжай заниматься, встретимся во время концерта.

— Ты всегда так делаешь?

— Что?

— Делаешь по-своему? Ты — большой ребенок. Что, черт возьми, ты хочешь, чтобы я сделал? Я даже не знаю с чего начать.

— Ладно, садись. Мы сделаем это. — И вот так просто Дженни усилила хватку на моей шее. Восточная фантазия? Милий Балакирев? Серьезно? Дженни Линн Холден была сумасшедшей.

Следующие тридцать дней были адом. Я не виделся со своими друзьями, я завалил тест по математике, потому что был слишком занят разучиванием композиции, которую нереально выучить. Дженни была счастлива, что меня наказали на неделю; больше времени для занятий. Мне приходилось заниматься на своем синтезаторе с выключенным звуком, чтобы отец не услышал. Каждый из нас записал свою игру на аудиокассету, чтобы мы могли играть дуэтом дома. Каждую субботу и воскресенье мы проводили в театре. Первые две недели я был уверен, что мы умрем. Нам ни за что не провернуть это. Гордость и радость моего отца обернутся катастрофой. Наши имена попадут на первые полосы за то, что мы испортили весенний концерт Конли. Меня посадят на домашний арест до восемнадцати лет.

В пятницу, перед концертом, Холдены устроили вечеринку в честь Дженни и за ее успех. Тогда я впервые увидел ее в чем-то помимо джинсов и футболки. Спускаясь по лестнице, она украла мое дыхание. Тогда впервые я подумал о ее груди. Либо под черным платьем было что-то подложено, либо там было что-то еще. Мне понравилось, что из всех глаз в комнате, ее глаза остановились на моих.

— Надо же, ты приоделся.

— Спасибо, ты тоже.

— Смотри, что мой отец купил мне. Тебе тоже такой надо, чтобы мы могли переписываться.

— Тебе купили мобильный телефон?

— Ага. Моя мама так разозлилась на отца. Она всегда говорила, что у меня не будет мобильного, пока я не начну водить машину, и он мне понадобится.

— Да, мой отец тоже так говорит. Дай посмотреть.

Мы с Дженни сели за причудливо накрытый стол, пока остальные гости общались, потягивая вино и угощаясь закусками. Ее телефон был потрясным. В нем даже была камера, и мы обнаружили, что можно делать селфи с обратной стороны. Тогда я впервые испытал собственнические чувства. Какой-то блондинчик с торчащими волосами сел прямо рядом с ней.

— Привет, дай мне свой номер. Будем переписываться.

— Хорошо! Здорово, — воскликнула она. Я не хотел, чтобы этот парень посылал Дженни сообщения. Я сам хотел писать сообщения Дженни.

— Записал. Мне пора. Марк и Диллон собираются украсть бутылку вина. Мы собираемся зависнуть у бассейна, если хочешь, приходи.

— Ладно, может, придем.

— Кто это был?

— Дрейк, его отец работает на моего отца.

— Почему ты хочешь переписываться с ним?

— А что? Тебя это волнует? — Дженни наклонила голову и улыбнулась.

— Нет, почему меня это должно волновать?

— Пойдем. Моя мама машет мне, если мне суждено терпеть мучения, то и тебе тоже.

— Сначала я переговорю с отцом. Встретимся наверху через минуту.

— Хорошо. Блейк? — позвала Дженни, когда я повернулся, чтобы найти своих родителей.

— Да?

— Это не плохо, если ты ревнуешь.

Мои губы скривились сами по себе. Я тяжело вздохнул и, покраснев, кивнул. Мои родители стояли в сторонке, и я понял еще до того, как подошел к ним, что они ругались. Мои родители редко ругались, но время от времени ссорились. Когда я подошел ближе, то понял, что причиной ссоры стало количество выпитого моим отцом алкоголя.

— А вот и мой Шопен, — похвастался отец, поднимая вверх наполовину пустой бокал.

— Пап, можно мне купить мобильный телефон?

— Нет, до шестнадцати лет нельзя, — сказала мама, забрав бокал из рук отца, и ушла.

— Ты слышал свою мать, — сказал мой отец, оглядываясь вокруг в поиске другого подноса с выпивкой.

— Да ладно. Мне он нужен. Пожалуйста? Дженни купили, потому что ее родители гордятся ею. Ты тоже должен гордиться мной.

— Ты понятия не имеешь, как я тобой горжусь.

— Тогда разреши мне иметь мобильный телефон. Я достаточно взрослый.

— Нет. Твоя мать и так уже злится на меня. Я не буду перечить ей до конца вечера.

— Что если я научусь играть «Восточную фантазию»? Ты купишь мне телефон?

— Да, к тому времени, когда ты научишься играть произведения Милия Балакирева, тебе исполнится шестнадцать, — мой отец похлопал меня по спине и ушел. Я улыбнулся победной улыбкой. Одно я знал наверняка о своем отце, он всегда держал данное слово. К понедельнику у меня будет такой же телефон, как у Дженни.

Осознание того, что мы делаем, накрыло меня на следующее утро. Как только я открыл глаза, то потерял самообладание. Я побежал к радиотелефону и вернулся с ним в свою комнату.

— Почему ты звонишь мне на домашний телефон? Я сказала тебе звонить на мой мобильный.

— Я забыл. Дженни, мы не можем это сделать.

— Боже мой, ты ведь не струсил. Мы готовы. Ты не облажался, по крайней мере, раз пятьдесят. Ты — золото.

— Мой отец будет вне себя от ярости. Я не шучу. У него удар случится.

— Надень голубой камербанд{Широкий пояс для фраков. Прим. пер.}. Я передумала.

— Дженни!

— Знаешь, что? Лучше возьми голубой и розовый. Я снова могу передумать.

— Дженни!

— Увидимся в шесть. Я буду в голубом платье, а может в розовом.

— Дженни!

У меня нервы разыгрались не на шутку. Отец думал, что это из-за концерта в целом, а не потому, что Дженни заставляла меня делать кое-что, из-за чего я буду заперт в своей комнате до конца своей жизни. Моя жизнь кончена.

— Перестань волноваться. Мы творим историю, — взяв меня за руку, заверила Дженни. При ее поддержке мои влажные ладони сразу же высохли. Я глубоко вздохнул и поправил свой розовый галстук.

Зал затих, и я последовал за Дженни к двум фортепиано, которые стояли на сцене, повернутыми друг к другу.

Подобно Моцарту, я откинул полы своего фрака назад и сел одновременно с Дженни.

Не знаю, как звучала наша игра, не знаю, какая реакция отразилась на лице моего отца, и я не знаю, допускал ли ошибки. Я ни разу не отвел своего взгляда от Дженни. Ее глаза сверлили меня, пока мы выкладывались по полной. Только на последней ноте, сыгранной порхающим мизинцем, мы улыбнулись. Мы, черт возьми, отлично справились.

Не было ни одного сидящего человека, не было ни одной руки, чтобы не хлопала, и не было более гордого отца в мире. Мой отец почти выдернул нас с наших мест и потащил на середину сцены. Держа нас обоих за руки, он поднял их вверх, затем поклонился, потянув нас за собой.