Светлана Оплачко - Камни в холодной воде

— Спасибо, Андрей, — попыталась улыбнуться Лия. — И извини за истерику и вот это, — она потупилась, глядя на карабин, который всё ещё сжимала в руке.

— Не извиняйся, — ответил Андрей. — За чувства не извиняются. Ты же любишь его? — последнее слово он произнес с особым нажимом.

— Нет, — быстро произнесла Лия, понимая, что это «нет» отчётливо прозвучало как «да».

— Тогда почему ты всё ещё держишь в руках карабин? — мягко, тряхнув рыжими тонкими прядями, спросил Андрей. — Ну-ка, отдай-ка мне ружьё.

Не переставая перебирать волосы Лии, Борисов аккуратно протянул руку и, бережно проведя по судорожно сжатым пальцам Лии, забрал у нее карабин.

Когда мертвая тяжесть оружия исчезла из руки, её снова начало трясти. Она судорожно вздохнула и размашисто провела по лицу ладонью, закусив, чтобы не взвыть от боли, рукав куртки.

— За что, Андрей? — она умоляюще посмотрела на Борисова, ища ответ. — За что он так со мной?

— Дурак потому что, — глухо ответил Андрей. — Просрал работу, стационар, а теперь ещё и тебя. И вообще, — Борисов решительно выпрямился, — он предал не только тебя, но и всех нас.

Лия ничего не ответила, а лишь молча наблюдала за тем, как Андрей передал карабин, блеснувший на прощание, Эдику, который аккуратно взял его и направился к домику дяди Паши — вернуть оружие, а заодно выключить генератор — незачем жечь бензин.

Сердце понемногу выравнивало ритм, а дышать становилось легче. Густая чернильная тьма, обступавшая Лию со всех сторон, начала понемногу рассеиваться — забрезжил спасительный свет, указывающий на выход из положения. И выход, как ни странно, подсказал ей бензин.

— Когда приедет Малиновский? — резко спросила Лия, поворачиваясь к Борисову, который всё ещё не убрал руку с её спины.

— В среду приедет, в четверг уедет, — осторожно ответил Андрей. — Что ты хочешь?

— Я хочу уехать, — решительно произнесла Лия. — Уехать очень далеко. Мне здесь делать нечего. Вадиму Борисовичу я не нужна.

Утро следующего дня застало Лию совершенно разбитой. Когда прозвенел будильник, вырвавший её из благословенного забытья, она долго не могла сообразить, что же вчера произошло. Она просто лежала, глядя мутными глазами на белёный потолок домика и, кутаясь в спальник, пыталась сохранить остатки ночного тепла, которые грели её озябшие ноги как чудесный сон — душу. Случившееся вчера казалось настолько нереальным и диким, что на мгновение она поверила, да так, что защемило сердце, что это был сон. Дурной, злой сон, который растает с первыми же лучами солнца.

Но увы, случившееся не было сном. Лия поняла это, как только подошла, шлёпая подошвами высоких резиновых сапог по мокрой от утренней росы траве, к домику Ильинского в отчаянной надежде увидеть сквозь узкую полоску штор на окне, как её научный руководитель мирно спит, укрывшись теплым стёганым одеялом. Но кровать была пуста и не тронута, а дверь, распахнутая настежь со вчерашнего вечера, когда Вадим Борисович пошёл, почти побежал встречать Дружинина, так и поскрипывала, тихонько вращаясь на несмазанных петлях.

К горлу Лии подступил комок, но слезы не шли, да и негодование было больше похоже на искры над пеплом, чем на полыхающий костёр. Она истратила все силы ночью, когда курила и заряжала карабин.

Распрямив похудевшие за лето плечи и гордо подняв голову, Лия развернулась и, включив музыку, зашагала на обход по сетям, пробираясь сквозь мокрые заросли. Капли росы стекали вниз по чапсам [2] Чапы (англ. сhaps) — кожаные ноговицы (гетры, гамаши), рабочая одежда ковбоя, которые надеваются поверх обычных штанов, чтобы защитить ноги всадника во время езды по зарослям чапараля, от укусов лошади, от ушибов при падении, проч. В обиходе часто называются просто чапсы. — подарку дочки Анны Михайловны Лерки, так что промокнуть насквозь, как это бывало раньше, Лия не боялась. Сейчас, когда в наушниках играл Крематорий, её даже не волновала вероятная встреча с бешеной лисой, которая уже неделю шныряла по лагерю.

— Маленькая девочка со взглядом волчицы.

— Со взглядом лисицы, блядь, — со злостью усмехнулась Лия, перепрыгивая начавшую зарастать колею. — Стать бы сейчас лисичкой и как куснуть Ильинского. Пусть бы умер в страшных муках.

И, передёрнув плечами, она зашагала дальше, в глубине души надеясь, что куча птиц обеспечит ей доступ к Ильинскому на законных основаниях — пусть сам разбирается с тучей крикливых пернатых.

Но и этой маленькой надежде не суждено было сбыться. Пока Лия ходила на обход, Ильинский успел вернуться к себе в домик и сейчас лежал на спине — ей даже показалось, что у него открыты глаза, но лишь на мгновение.

Осторожно открыв входную дверь и зайдя в коридорчик, Лия отчётливо уловила запах перегара, который ядовитым туманом стелился перед дверью комнаты Ильинского, которую он предусмотрительно захлопнул — у Вадима Борисовича появилась поганая привычка спать в одних трусах, и Лия несколько раз натыкалась на научного руководителя в белье. Хотя она всегда стучалась и спрашивала разрешение войти.

«Может, это были такие своеобразные подкаты?» — подумала Лия.

В этот момент Ильинский за дверью как-то натужно кашлянул, и запах перегара усилился. Лия скривилась и, отбросив вежливость, быстро, топая сапогами, подошла к двери Ильинского и постучала.

— Да, — раздался из-за двери слабый и неровный голос Вадима Борисовича. Сразу было понятно, что он мертвецки пьян.

— С птицами помогать будете? — сухо и резко осведомилась Лия, продолжая стоять за дверью. Её сердце словно молот о наковальню стучало в груди. — Крылья мерить, взвешивать?

— Я бы ещё поспал, — выдавил из себя Ильинский — судя по голосу и проглоченным окончаниям слов, ему было очень плохо.

— Ну как хотите, — и Лия, резко развернувшись, направилась в лабораторию орнитологии.

Душа горела от обиды и злости. Значит, она не спала полночи, думала, за что он так с ней, переживала, ещё раньше — страдала из-за того, что его увольняют, а он спит пьяным сном и даже не чешется ей помочь!

— Хотя сам всегда говорил, что как бы ты ни был пьян, утром должен встать и работать, — пробурчала Лия, развязывая тесёмки на полотняном мешочке и вынимая оттуда пёстрого молодого соловья. — Двойные стандарты-с.

Она чувствовала, что к приезду Малиновского догорит. Никогда она так ещё не ждала высокомерного и падкого до женской ласки Александра Владимировича.

«А ведь его вырастил Ильинский. Яблоко от яблони, как говорится». — Следующий за соловьём молодой сорокопут попытался клеваться, но был безуспешен — мягкий клюв сильным укусам не способствовал.