Джейкоб Ченс - Холст

– Мы делаем ее в цвете? Черную или серую? – спрашиваю я, уже зная, что предпочту.

– Я думал о черном и сером цветах. Как думаешь?

– Согласен. Я надеялся, что именно это ты и предпочтешь, – направляюсь к гранитной столешнице, надеваю перчатки и выставляю все, что мне нужно. – Располагайся поудобней, – жестом указываю на кресло. – Ты будешь сидеть неподвижно в течение некоторого времени.

Он садится и откидывается назад.

– Это похоже на посещение дантиста, – говорит он, ударяя ладонями о подлокотники кресла.

– Игла намного меньше и менее болезненно, – я поворачиваюсь к нему с одноразовой бритвой в руке. – Извини чувак. Я должен побрить твою волосатую грудь.

– Да, хорошая шутка. Сбрей все три мои волоска.

– Нет, здесь четыре.

Я заканчиваю все приготовления, и когда сажусь, чувствую тошноту. Не пойму, то ли от того что нервничаю из-за татуировки Джема, то ли потому, что это будет мучительным процессом. Нелегко будет смотреть, как на коже понемногу появляется красивое лицо мамы. Мы с ней были очень близки. Ее смерть десять лет назад от болезни Либмана перевернула мой мир вверх ногами несколько раз. Отец практически исчез из нашего дома, еще больше погружаясь в клубную жизнь, и Джем последовал за ним. Мама была якорем, удерживающим его от тусовки с членами «Ублюдков» двадцать четыре часа семь дней в неделю. Когда она ушла, мы с Оуэном чувствовали себя так, словно потеряли не маму, но и отца со старшим братом, которого мы оба уважали. Вмешалась бабушка со стороны мамы, и именно она стала взрослым в нашей жизни, но это было уже не то. Никто не мог заменить нашу маму, даже близко.

Сидя на табуретке с машинкой для татуировок в руке, я придвигаю к себе стул на колесах.

– Готов? Когда я начну, то передумывать уже будет поздно.

– Начинай, мужик.

Остановившись на мгновение, представляю себе улыбающееся лицо мамы, а затем я начинаю покрывать чернилами кожу.

Я придерживаюсь мягких изогнутых линий, когда прорисовываю поворот ее щеки и изгиб челюсти до кончика тонкого подбородка. Я продолжаю прорисовывать, пока не завершаю основной контур.

Теперь пришло время сосредоточиться на ее индивидуальных особенностях: на тонкой прямой линии носа, на миндалевидной форме глаз, которые искрились как драгоценные изумруды, и на мягких полных губах, которые обычно сцеловывали всю нашу боль. Я мог бы использовать один из ее поцелуев, чтобы вылечить свое разбитое сердце.

Держу пари, что она придумала бы способ, как облегчить то, что я переживаю. По крайней мере, дала бы мне полезные советы. Теперь мне некому доверять.

Наверное, я мог бы рассказать Дженни, но у нее и так достаточно переживаний связанных с беременностью. Уверен, она не захочет слышать, что я люблю ее лучшую подругу, или что у нас был горячий секс, и она ушла от меня. Это не один из тех моментов, которыми я горжусь, чтобы еще и поделиться им другими.

– Как дела, брат? Нужен перерыв? – спрашиваю я, не отрывая глаз от тени, над которой работаю. Для большинства людей это самая болезненная часть.

– Нет, продолжай. Не хочу останавливаться, если только тебе не нужно. Не могу дождаться, когда увижу готовую татуировку.

– Думаю, ты захочешь либо меня обнять, либо ударить.

– Чувак, не переживай. Я не беспокоюсь. Уверен, ты сделаешь замечательную работу. Это то – кто ты есть.

– И что это должно означать?

– Ты – тот человек, который все делает на сто процентов. А еще, ты преуспеваешь во всем, за что бы ни брался.

Мня раздражают его слова, хотя и являются комплиментом.

– Не будь слишком в этом уверен, чувак, – говорю я, и мои мысли автоматически устремляются к Эль. Я не преуспел в том, что касается ее. Если бы это было не так, то мы бы были сейчас вместе. А сейчас мы даже не видимся друг с другом. – Да, я вкладываю всего себя в то, что делаю, но это не значит, что меня окружают радуги и единороги. Есть много вещей, которые не сложились так, как я надеялся, но не позволяю себе зацикливаться на них.

До Эль . Она – единственная неудача, после которой я не могу двигаться дальше. Возможно, никогда не смогу.

– Радуги и единороги, чувак? – он поднимает бровь.

– Это такое выражение. Не я его придумал.

– Да ну, ни один чувак не должен его произносить. Не делай этого снова, – предупреждает он голосом в стиле: «старший брат знает лучше». Он использовал этот тон каждый раз, когда хотел меня чему-то научить. Я слышал его много раз.

– Моя мужественность в безопасности. Мне не нужно вести себя как пещерный человек, чтобы доказать что-либо другим.

– Напомню тебе, когда твою задницу надерут за то, что ты сказал такое глупое дерьмо, – он ухмыляется.

– В черту это. Мне не надерут задницу, и даже если это когда-нибудь случайно произойдет, то противник не уйдет на своих ногах.

– Это правда, брат. Тебе нужно причинить ему достаточно боли, чтобы он никогда не забывал об этом.

– Не знаю, как ты это делаешь, Джем, – говорю я, качая головой.

– Что делаю?

– Живешь с угрозой, что в любое время что-то пойдет не так. Разве ты не устаешь всегда быть начеку?

– Не знаю. Думаю, что буду таким, несмотря ни на что. Дерьмо может случиться с кем угодно в любое время. Не обязательно быть частью бандитской байкерской группировки, чтобы трагедия нанесла свой удар.

Я думаю о его словах. Он прав. Судьба – забавная вещь. Никогда не знаешь, куда она может тебя привести, и каким будет исход. Самая обычная вещь может навсегда повлиять на твою жизнь.

Мои мысли унеслись в ночь более пяти летней давности, на что я наткнулся, когда бродил по городу. В то время я не понимал, как сильно меня затронуло произошедшее, но сейчас хорошо это знаю.

– Да, думаю, ты прав. Плохое дерьмо происходит без причины.

– Конечно, я прав. Я – твой старший брат.

– Знаешь, я могу быть младшим братом, но думаю, что смогу обучить тебя изящному искусству быть скромным. Высокомерие через некоторое время устаревает, но люди никогда не устают от скромности.

– Не знаю, я уже устал от тебя, – смеется он.

Я улыбаюсь.

– Тебе есть о чем подумать, брат. Ты не обязан все время быть тщеславным. Наступит время, когда ты скажешь «прыгай», а окружающие не спросят: «как высоко», потому что они, наконец, устанут от твоего дерьма.

– Я поверю, когда это произойдет. Они все хотят кусочек меня, и не думаю, что когда-нибудь это прекратится.

– Знаменитые «последние слова», – бормочу я.

Он смеется.

– Не ревнуй, Джоши. Дамочки могли бы бегать за тобой, если бы ты отказался от своего бойскаутского поведения, – его слова жалят больше, чем должны (побочный эффект, оставшийся после Эль). Она думала, что я – бойскаут. Думаю, сейчас она понимает, что ее восприятие меня было неправильным.