Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

– Да, это так, теперь я все вспомнила. Прекрасно, меня тронуло то, что «забытый» муж ничего не говорит Пейдж, но молча страдает и надеется, что она вспомнит, что снова изменится и станет такой, как прежде. Вот это настоящая любовь.

– Да. Вот именно: увидев этот фильм, я поняла, что очень на нее похожа, но не была такой смелой, как она.

Даниэла допивает свою вторую чашку кофе. Баби достает из холодильника бутылку негазированной воды и стакан и ставит их рядом. Даниэла отпивает немного воды и, когда ставит стакан, его берет Баби и допивает то, что в нем осталось. Потом Даниэла берет бумажную салфетку и вытирает рот.

– Ну вот, мне уже лучше. Я проснулась.

– Хорошо, я рада.

– Впрочем, я пришла не для того, чтобы рассказывать тебе о страданиях юной Даниэлы Джервази.

Баби смеется.

– Давай, пойдем в гостиную.

Они доходят до дивана и падают на него, друг против друга.

– Вчера днем с Джулией Парини я ходила в Тестаччо. Я ворвалась в квартиру некоего Ивано Кори с большим ножом с зазубринами, засунув его за пояс джинсов, и заставила его отдать мне материалы.

– Да ты шутишь? – Баби усаживается на диване поудобней. – Скажи мне, что это шутка.

– Нет.

– И вы его убили?

– Нет! А ты думаешь иначе?

– Мне кажется, что да. Заявиться к какому-то типу с ножом вместе с этой сумасшедшей! В наше время такое часто случается, так почему бы и ты не могла свихнуться?

– Тот тип жив и здоров.

– Но за каким чертом вы туда пошли?

– За таким, что я теперь знаю, кто отец моего сына.

– Что-что? Да ты шутишь? Как это возможно?

– Это абсурдно, но это так. Все началось с одной гадости, которую Паломби сделал Джулии…

Даниэла во всех подробностях объясняет всю эту невероятную историю и то как, после всех этих лет случилось то, что она уже считала совершенно невозможным.

– То есть ты понимаешь, да? Уже нет никаких сомнений. Я посмотрела запись того вечера, и на этой записи – я, и я занимаюсь любовью с одним парнем. Это было для меня в первый раз, понимаешь? И ты меня еще спрашиваешь, почему я не спала!

– Это точно. Но это больше похоже не на «Агента 007», а на сериал «Миссия невыполнима». Я никогда всерьез не верила, что тебе когда-нибудь удастся разузнать, что произошло. – Баби молчит несколько секунд, а потом продолжает: – Когда ты себя снова увидела, как оно было?

– Ужасно. Это была не я, я не могла поверить своим глазам. Я занималась этим и потом, но не так, я была как одержимая.

– Уж в этом я не сомневаюсь!

– Дурочка!

– Короче говоря, можно ли узнать имя таинственного папы, появившегося из небытия столько-то лет спустя? Ни одна из серий «Тайны» никогда не была такой волнующей.

– Сейчас… Ты готова? Хорошо сидишь на диване? Не опрокинешь его назад?

– Ну же!

– Хорошо. Так вот…

– Погоди, погоди, дай мне насладиться открытием. Посмотрим, догадаюсь ли я.

– Ладно.

– Я его знаю?

– Да.

– Серьезно?

– Серьезно.

– Я хорошо его знаю?

– Хорошо.

– Хорошо-хорошо-хорошо?

– Что значит «хорошо-хорошо-хорошо»? Три раза хорошо ты знала только Стэпа – и это при том, что ты замужем. Или я что-то забыла?

Баби смеется.

– Неплохо я знала и Альфредо, но именно неплохо-неплохо.

– Ладно. Ты знаешь его достаточно хорошо. Он учился в нашей школе.

– Не может быть!

– Да.

– Он красивый?

– Нет, страшный.

– Серьезно?

– Да.

– А почему ты туда пошла?

– Да откуда я знаю? Но пошла же! Может, сегодня днем он мне это скажет!

– Ты встретишься с ним сегодня?

– Да.

– Скажи мне, кто он!

– Себастьяно Валери.

– Что-что? Как это вообще произошло?

– Слушай, я ничего не помню из того вечера, а ты меня спрашиваешь, как это случилось? Ты похожа на тех, кто, когда ты что-нибудь потеряешь, говорят: «И как это у тебя вышло? И где ты это потеряла?» Прости, но если бы я знала, где потеряла, то я бы нашла. Разве нет?! Я таких людей ненавижу. Они меня злят еще больше, чем то, что я что-то потеряла! Ты хорошо помнишь Себастьяно Валери?

– Конечно, я его помню, я в шоке. Все думали, что он умственно отсталый: у него был такой смешной голос, он всегда смеялся; казалось, что он никогда ничего не понимает, но потом в школе он получал самые высокие оценки!

– Вот именно, точно. И он – отец моего сына. Теперь он владелец империи недвижимости; они страшно разбогатели, делая жуткую деревянную мебель, которую они неизвестно как продают во всем мире.

– Да, я знаю, он всегда приезжал в школу с шофером, на черном «ягуаре», но никто и никогда не уезжал с ним обратно.

– А как ты думаешь, надо мне ему теперь об этом сказать, когда я его встречу?

– Конечно, а иначе зачем он тебе нужен? Ты же не вспомнишь сразу все то, что втайне тебе нравилось; потому-то ты и собираешься его увидеть!

– Вот дурочка! Я пришла поделиться с тобой секретом, а ты поднимаешь меня на смех. Но сейчас Васко похож на меня: к счастью, он получился симпатичным…

– Себастьяно, если хорошенько приглядеться, не был уродом.

– Да, но только если приглядеться хорошенько-хорошенько-хорошенько! Это все равно, что сказать: «Внутри-то он хороший, жаль, что его нельзя вывернуть наизнанку!» И не говори мне, что для тебя он теперь стал симпатичным только потому, что он миллионер. Мне кажется, вирус денежной болезни ты подцепила от нашей матери. Знаешь, когда говоришь с ней о любви, то у нее вместо сердца стучит кассовый аппарат.

Баби смеется.

– Нет, мне нет никакого дела до его богатств. Припоминаю, что в школе он мне нравился, но я не очень поняла, что он за человек. Когда ты с ним встретишься?

– Через полчаса.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Нет, спасибо. Мне только хотелось с тобой поговорить; я же тебе сказала: моя семья – это ты. – Даниэла встает с дивана. – Ладно, я пошла.

Баби провожает ее до двери.

– Да, и прошу тебя: дай мне знать, что он тебе скажет.

– Конечно.

– И не делай с ним снова ничего такого в каком-нибудь туалете, это несерьезно.

– Разумеется, дурочка-сестричка.

Они смеются и крепко обнимаются.

– Когда я возвращался из поездки, Рим всякий раз казался мне иным.

Я ставлю чемодан перед дверью и ищу ключи.

– Да, но ты говоришь о тех временах, когда ты был маленьким и уезжал на три месяца на каникулы.

У Джин только легкий рюкзачок за спиной и сумка на поясе с самым необходимым.

– Да, правда.

Я нахожу ключи, открываю дверь, и мне вспоминается Анцио, мое отрочество, проведенное на этом длинном пляже между круговой развязкой дороги и пристанями; первый осьминог, которого я поймал в сачок ночью, когда рыбачил вместе с моим дедушкой Винченцо. Мы его сразу же сварили в домике, который снимали в нескольких метрах от пляжа. А по вечерам мама и папа растягивались на этих шезлонгах, чтобы смотреть на закат и на то, как пролетают все эти ласточки; слышались голоса людей у соседнего киоска, требовавших граниту с тамариндовым и вишневым сиропом. После ужина я уходил с Паоло, мы шли по дороге вперед, прогуливаясь до скал третьего причала, и я останавливался на утесе смотреть в глубину моря. Если ночь была лунной, то я пытался высматривать рыб или пещерку с осьминогами. А если тут кто-то рыбачил, то я подходил ближе и исподтишка заглядывал в стоящее у ног рыбака ведро, чтобы понять, какой у него улов. И я молча стоял там, рядом с ним, и смотрел на буй, покачивавшийся недалеко на море, в темноте ночи, ожидая, что его схватит какая-нибудь рыба и, зажав его во рту, вдруг потащит за собой вниз, в глубину. И не было никаких забот, мои родители были веселы и счастливы и никогда не ссорились, иногда мы все пели хором. В детстве мы счастливо слепы и видим только хорошее, а если что-то звучит диссонансом, то мы этого даже не замечаем, потом что слышим только музыку нашего сердца. А я – какую жизнь дам я этому ребенку? И будет ли у меня другой?