Джон Ширли - Отважная новая любовь

— Они выяснят это рано или поздно, — вздохнула она. — Малышей отдадут в богатые семьи. Только представь себе, что будет, если у Додсонов заберут их близняшек? Что с ними станет?

В моей груди, словно что-то разлетелось на части. Миссис Додсон всегда беспокоилась о своих детях. Казалось, они для неё были всей жизнью, они всегда ходили за ней хвостиком. Она никогда не расстраивалась, когда они пачкали одежду, и никогда не жаловалась на усталость, хотя я знала, что ей нелегко. Она просто наслаждалась радостью материнства.

— Моника, этого никогда не случится, — сказала я, прерывисто выдохнув, а по моей щеке потекла слеза.

— Ты не можешь обещать этого, — она встала и подошла ко мне. — Твой отец — мэр. Ты думаешь, он сдастся? Уже прошёл месяц. И ты должна понимать, что они уже близко.

— Я не могу уйти просто так, — прошептала я. — Знаю, что ты расстроена, но я люблю…

— Ты на самом деле думаешь, что любишь его? — выпалила она. — Ты никогда не чувствовала ничего и думаешь, что за несколько недель узнала, что такое любовь?

Я знала, что она могла лгать, пытаясь манипулировать мной, но мне так не показалось. Как я могла быть уверенной, что это любовь? Она провела здесь годы и, кажется, знала больше. И я была уверена, зная, какой силой обладал мой отец, что я сейчас для него была на первом месте. Если Моника была права, и они искали меня все это время, они и вправду находились слишком близко и могли обнаружить нас.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — спросила я.

На её лице проскользнул намёк на улыбку, но только лишь намёк. Она вытащила тканевую повязку из своего кармана и сказала:

— Идём со мной.

Я слишком поздно узнал. Я пропустил завтрак и отправился в мастерскую поработать с деревом и всё пропустил. Эндрю сказал мне, что узнал всё от кого-то, кому это рассказал ещё кто-то. Несомненно, слишком много всего навалилось на Маккензи. Она не могла справиться со своими чувствами, эмоции переполнили её до краёв. И до такой степени, что она начала умолять Монику дать ей возможность уйти в предрассветные утренние часы. Моника сказала, что чувствовала себя просто отвратительно, но не знала, как ещё могла бы поступить. Маккензи была сама не своя, сказала она.

Вот так вот всё и закончилось. Всего за пару часов я потерял то, что могло превратить это место в мой настоящий дом. Эндрю отправился работать, а я остался таращиться на деревяшки. Всего за полчаса я превратил древесину в отличные, крепкие доски, из которых я разжег костёр.

— Так вы говорите, что понятия не имеете о местонахождении вашего похитителя? — спросил меня снова офицер.

— Боюсь, что нет, — я пыталась говорить монотонно, как мне и следовало говорить.

— То есть вас похитил Отшельник, который действовал в одиночку? — уточнил он.

— Да, он меня похитил и держал в палатке. Я думаю, он хотел получить за меня выкуп. Но он всё никак не мог найти на это время. А потом он просто вернул меня. Кажется, это был какой-то незадачливый преступник, — сказала я, усмехнувшись.

— Очевидно это так. Вы сказали, он не причинил вам вреда? — улыбнулся офицер.

— Нет. Как я и сказала, думаю, он хотел, чтобы я была здоровой, чтобы он мог потребовать выкуп. Он украл много нашей еды, но кормил меня и держал в тепле. Он вовсе не причинил мне вреда.

На лице моего отца безошибочно читалось выражение облегчения. Конечно же, он был готов к худшему. Я никак не могла поверить в то, что он боялся за меня. Когда я вернулась, я планировала пойти в свою комнату и укрыться там до рассвета. Но папа был на кухне, смотрел на мои фотографии и плакал.

Сначала я испытала шок. Затем разозлилась. Он не был одурманен. У него было право на чувства всё это время, но при этом он предпочёл держать меня в неведении. Утром я вспомнила одну деталь, которая казалась мне теперь очевидной.

У меня и у папы была разная еда. Он даже зашёл настолько далеко, что помечал и считал свою еду, чтобы точно быть уверенным, что он ничего не перепутал. Когда в твоей голове туман, ты не задаёшь себе лишних вопросов.

— Ну, похоже, это было однократное нападение, — офицер закрыл записную книжку. — Учитывая, как он себя вёл, он не станет возвращаться.

Мне захотелось плакать, потому что это было правдой. Дилан не узнал бы, почему я ушла и, конечно, не стал бы идти на риск, чтобы увидеть меня. А я не смогла бы найти его, даже если захотела бы. Я больше не увижу его.

— Как вы думаете, мы можем установить замки? Я знаю, их сейчас трудно добыть, но возможно в администрации есть несколько штук, — предложил отец.

— Я спрошу, сэр. У вас есть на то причина, — ответил офицер. — Ну, юная леди, если вспомните что-то ещё, немедленно звоните.

— Спасибо, офицер, — сказала я, когда он уходил, закрывая за собой дверь.

Когда офицер и отец ушли, я обернулась и посмотрела на поднос с едой. Было время обеда и, следовательно, я должна была поесть. Может быть, это было к лучшему. Разве мне не хотелось сейчас прекратить чувствовать? Притупить пульсирующую боль в груди?

Я зачерпнула ложку жидкого фруктового коктейля. Как я буду жить, когда вернусь к прежнему состоянию? Я смогу отпустить Дилана и мне не будет больно. Но ещё я не смогу думать о маме, не буду различать запахи или цвета, не смогу ясно думать.

Я снова задумалась о еде. Потому что я могла думать. Я могла подумать о том, что будет, если я не стану есть. И этого было вполне достаточно, чтобы оттолкнуть поднос.

В основном я проводил все время, думая об одной вещи: находиться в оцепенении лучше, чем чувствовать себя так? Было ли призрачное чувство к Маккензи лучше, чем осознание того, что моя жизнь бессмысленна без нее?

Я сорвал плакат, который украл из города. Уставился на него. И задумался.

Это должно было случиться рано или поздно. Мне нужно было поесть, и я удивилась, когда закончила трапезу. Границы моих ощущений стали размыты, но я всё ещё не утратила чувств. Я предположила, что, так как я знала, что наркотики меняли моё мироощущения, я пыталась побороть их.

Я хотела рассказать кому-то об этом, но кому?

Я обрадовалась, что могу контролировать свои мысли, так как, обдумав ситуацию, я решила, что я была счастлива, что могла скучать по Дилану. Так же как была счастлива скучать по маме. Я впустила в себя боль, боль помогала ощутить реальность. Когда я оставалась одна, я позволяла себе плакать. Я могла быть живой.

Но я не позволяла своему разбитому сердцу поглотить меня. У меня была работа. Мне было на руку, что в доме не было замков. Я без труда могла проникнуть в кабинет отца. В комнате было три массивных шкафа с документами, не считая упорядоченных коробок на полках, и я знала, что я могла найти что-то важное здесь. На это могли потребоваться недели или целый год, если не повезёт. Но мне было всё равно.