Айя Субботина - Сердце Пандоры

— Мне нужны твои пальцы, — иступлено шепчет она, размыкая ноги, и со всхлипом откликается на мое поглаживание. Я улавливаю невысказанную просьбу, забираю немного влаги на кончик среднего пальца и круговыми движениями, усиливая нажим, завожу ее, словно часовой механизм. — Да, да, там…

Она тяжело дышит, в попытке сохранить точку опоры цепляется в мое предплечье, пока я поглаживаю ее возбужденный до твердости вишневой косточки сосок. В своем воображении окунаю его в рот, покусываю, ни на секунду не сомневаясь, что она взорвется от этого.

Я глажу ее сильнее, изредка спускаясь во влагу глубже, чтобы найти узкий вход. Несколько раз Полина как будто зажимается, но все равно не собирается меня отпускать, только все время шепчет помеченными дождем губами:

— Хочу тебя, хочу, хочу…

Я откликаюсь, вдавливаю свой стояк ей в поясницу, одновременно постукивая пальцем по возбужденному комку нервов. Полина срывается мгновенно: натягивается острой, до хрипа в горле, струной, пытается встать на носочки, но я удерживаю ее, плотно притянув к себе второй рукой. Она такая чувствительная, что просит пощады, пока я продолжаю гладить ее клитор. Снова и снова, не давая затихнуть ни на минуту, получая весь максимум, до приятной влаги на пальцах, которая подсказывает, что и с первым сексом у нас все должно быть хорошо.

Только у меня нет ни единой мысли, как сделать так, чтобы не взять ее прямо на лестнице, при условии, что я не сделаю это прямо на диване в гостиной.

Меня вытряхивает из этой оболочки, словно снаряд. Мне не за что держаться, руки безвольно шарят по сторонам, как будто в этом мире есть невидимые нити, чтобы я могла ухватиться хоть за что-нибудь. Адам придерживает меня рукой, и это должно бы приносить удовольствие и облегчение, но между нами нет ни кусочка свободного пространства и я чувствую его возбуждение так сильно, будто он уже во мне.

Дрожь стекает вниз по ногам, но стоит мужу еще раз пройтись по мне пальцами — и ее обратным взрывом откатывает в живот. Волны накатывают одна за другой, хлещут истомой, болезненным желанием продолжить и необходимостью остановиться, чтобы просто не потерять рассудок.

Дождь усиливается, капли срываются с крыши, и каждый удар по груди и напряженным соскам — словно шрапнель из углей, которая метит мое тело невидимыми ожогами.

Я безрассудна настолько, что мне плевать, кто завтра утром найдет мои разорванные трусики.

Я помешана, потому что верю — на этот раз у нас не будет болезненного возврата в прошлое.

Я влюблена так сильно, что желаю раствориться в своем муже до последнего ногтя.

Адам подхватывает меня на руки, пинком распахивает дверь, пока я копошусь слабыми пальцами в пуговицах его рубашки. Их всего шесть или семь, но пока муж несет меня по ступенькам вверх, мне хватает и трех, чтобы обнажить светлую кожу, покрытую россыпью родинок. Это чистое ребячество, что-то детское и неразумное, но я всасываюсь в кожу у него на груди, как ненормальная плотно обхватываю ее губами. Адам резко всасывает воздух сквозь стиснутые челюсти, а я продолжаю терзать его кожу, пока во рту все не деревенеет, а слюна становится соленой от вкуса крови.

— Ты ненормальная, — звучит очень неласково. Темный взгляд — совершенно черный — простреливает мои опухшие губы.

— Абсолютно. — Скребу ногтем по свежему засосу, проталкивая ноготь чуть не под кожу. Маленькая месть за все те разы, когда я оставалась голодной в собственной постели.

В коридоре Адам смотрит на меня с вопросом, который даже не нужно разгадывать. И я отвечаю:

— Доминик с няней, сегодня — последний раз в твоей постели.

Готова поспорить, что в этих голодных глазах плещется что-то зловещее, выколоченное из глубин его сдержанности желанием, похотью — и чем-то, что продолжает полосовать меня волнами едва уловимой заботы. Даже если у нас будет жесткий секс — почему-то мне хочется этого несмотря ни на что — я знаю, что Адам никогда не потеряет контроль настолько, чтобы причинить мне вред.

От лестницы до его комнаты — шагов двадцать, и я использую время с пользой: вгрызаюсь в него снова и снова, оставляю на коже свои следы, упиваюсь тем, что моим губам почти больно от столкновений с тугими мышцами.

— К черту нежности, — шиплю, как придушенная змея, когда Адам спиной толкает дверь, и замирает перед кроватью.

— Уверена? — Я вижу, что он ждал именно этого. Страсть, сорванная с поводка, сбросила шкуру добродушного пса, и превратилась в волка.

Я прикасаюсь губами к его уху, глотаю остатки стыда и сдержанности. Дверь спальни медленно защелкивается за нами, и это значит, что здесь мы просто мужчина и женщина, которые просто очень долго шли друг к другу. Предрассудки — враги удовольствия, а постель — место, где женщина должна быть всем, для своего мужчины. Сегодня я буду для него всем.

Его запах пьянит, проникает в ноздри и под кожей стягивает горло удавкой до порывистых вздохов, которые — я не сразу это понимаю — принадлежат мне. Прикусываю его за подбородок, и голодным шепотом, без капли стыда, режу откровением, которое поражает меня саму:

— Выеби меня.

Что-то рвется внутри него. Я отчетливо слышу свист лопнувших тормозов.

Шаг.

— Да, блядь.

Он просто бросает меня на кровать — плашмя на спину, цепляет взглядом, когда я, забывшись, пробую снять туфли. Оставшиеся пуговицы на его рубашке разлетаются в стороны, черный шелк стекает по рукам, тормозит у запястий.

— Нет! — останавливаю его, когда Адам пытается вырвать руки из манжет. — Мне нравится так.

Он мотает головой, пятерней убирает назад волосы — вода стекает по вискам на плечи, тонка ткань черным туманом вьется вокруг тугих мышц. Кажется, нарочно притормаживает, чтобы медленно вынуть ее из-за пояса. Длинные пальцы путаются в застежке ремня, расстегивают ее с металлическим блеском.

— Не раздевайся… совсем.

Я вздыхаю, когда он вытаскивает ремень из петлиц, шелестит молнией. Звуки оглушают, действуют крепче, чем, наверное, действует самый сильный наркотик. Адам раскидывает концы ремня по обе стороны бедер — и в точно таком же движении расходятся мои колени. Осознаю, что лежу перед ним — одетым — совершенно голая, раскрытая. Пальцами ныряю себе между ног, пробую и сглатываю ощущение собственной влаги.

Он еще даже не прикоснулся ко мне, но я знаю, что мой оргазм станет откровением. Я хочу его так сильно, что чувство пустоты колет живот направленными иглами.

— Что сказала твоя доктор, Полина? — Он запускает пальцы под резинку боксеров, ждет мой ответ, прежде, чем продолжить.

— Что мне категорически пора, — говорю я. Это в точности ее слова. Святая женщина.