Айя Субботина - Осень и Ветер

Я понимаю, о чем он.

— Как дела в клубе? — спрашивает он, пока мы идем по аллейке, а Хабиби вразвалочку бежит впереди, смешно хлопая в ладоши, когда щенок пытается на нее запрыгнуть.

— Все хорошо, — отвечаю я. Боюсь нарушить момент, ведь мы впервые, вот так… пытаемся говорить. — Через две недели тематическая вечеринка в стиле Бонни и Клайд. Ищу музыкантов, которые согласятся выступать в подтяжках и нарисовать усики.

Потихоньку бросаю на него взгляд: улыбается, но смотрит вперед, на дочь. Он все время на нее смотрит, как будто наверстывает каждую минуту этих двух лет, что был с ней в разлуке. И, скорее всего, улыбка эта для нее, а не для меня.

Собираюсь с духом и спрашиваю, как прошел его день. Наиль рассказывает про казино, и я невольно отзываюсь:

— Ни разу не была в казино.

Он, наконец, поворачивает голову и, чуть щурясь, уточняет:

— Вообще ни разу?

Качаю головой, пытаясь удержать руками волосы, которые безбожно треплет ветер. Себе под нос ворчу, что не взяла заколку, а ветер только усиливается. И вдруг замечаю, что Наиль снова смотрит на мои волосы: скользит по ним взглядом и хмурится, как будто я делаю что-то не так.

— Тебе нужно обязательно сходить, — говорит он, разрушая долгую паузу.

— Да я и играть-то ни во что не умею.

— В «двадцать одно» умеют все.

— Двадцать одно? — В моей памяти всплывает что-то о подсчете карт, но я не уверена, что права.

А потом Хабиби падает. Неловко поворачивается, чтобы поймать щенка за хвост — и падает на коленки, а потом плашмя. Я хочу сорваться с места, но Наиль крепко берет меня за руку. Я вздрагиваю, потому что физический контакт с ним почти причиняет боль. Как будто прикусила ореховую скорлупу оголенным зубным нервом.

— Она встанет сама, — говорит Наиль, пока я чуть не падаю в пропасть, вглядываясь в личико своей еще такой маленько дочери.

Хабиби морщит нос, смотрит на меня и на миг мне кажется, что вот сейчас, через миг, через полсекунды она зайдется в громком плаче. Но ничего не происходит. Разве что Наиль присаживается на корточки, протягивает руки и с улыбкой предлагает:

— Давай, Садирова, поднимайся на ножки.

Садирова.

Я до боли за ушами сжимаю челюсти, чтобы не заплакать. Мой маленький Сквознячок с каштановыми хвостиками на макушке делает серьезное личико, упирается ладошками в землю, смешно выпячивает попу, но все-таки поднимается. Деловито обтряхивает ручки и снова громко икает, когда щенок тычется мокрым носом ей в щеку. Хабиби смеется и, растопырив руки, бежит к своему отцу.

— Ты мой боевой зайчонок, — мурлычет ей Наиль, пока я дрожащими руками влажной салфеткой вытираю ее ладошки. — Как мама.

Я вздрагиваю, потому что он все-таки смотрит на меня. Смотрит каким-то таким взглядом, что мне хочется убежать на край света. Потому что потеряюсь в нем, упаду и вдребезги разобьюсь об Садирова. Чувствую себя голой: как будто одежду сняли и кожу заодно, и вот она я — одни обнаженные нервы, как ни тронь — болит везде.

Наиль ставит Хабиби на ножки, и мы снова идем медленным прогулочным шагом.

— Она же сильная девочка, Ева, не держи ее в кулаке.

— Она же Садирова, ты хотел сказать? — говорю я в ответ.

— Наследственность, — он чуть заметно пожимает плечами и скользит взглядом поверх моего плеча.

Поворачиваюсь. Маленькое кафе с летней площадкой. Народа почти нет, потому что сезон вот-вот закроют, но зато бариста в ударе: рисует что-то шоколадным порошком на пушистой пенке.

— Хочешь? — спрашивает Наиль.

— Хочу.

Он уходит и пока ждет своей очереди, я ловлю Хабиби и пытаюсь поправить на ней одежду.

— Щенку нужно имя, — говорю заговорщицким тоном.

Хаби сосредоточенно жует нижнюю губу, а потом снова переключает внимание на щенка. Порыв ветра снова треплет мои волосы, так что приходится собрать их в кулак, завернуть жгутом и кое как перевязать нашейным платком. Когда заканчиваю, возвращается Наиль и протягивает мне большой стаканчик кофе под крышкой и с трубочкой. У него такой же и он как раз делает глоток, облизывает губы, разыскивая дочь взглядом.

— Американо? — зачем-то спрашиваю я. Глупый вопрос. Конечно же Садиров пьет горький крепкий кофе.

Но, вопреки моей уверенности, Наиль отрицательно качает головой и, улыбаясь правым уголком губ, дает подсказку:

— То же, что и у тебя.

Я зачем-то тороплюсь, чувствуя себя любопытной старшеклассницей, которая нашла в портфеле любовную записку и пытается угадать, кому же могут принадлежать инициалы. Глотаю слишком жадно: горячий напиток обжигает язык, так что на глаза наворачиваются слезы. Знаю, что выгляжу смешно, но ничего не могу поделать: открываю рот и начинаю энергично обмахивать язык ладонью. Наиль изо всех сил пытается не засмеяться, но его взгляд уже хохочет и, в конце концов, мы просто улыбаемся друг другу, как два идиота.

Вкус моего кофе я ни с чем не спутаю, ведь я люблю его больше всего.

Сладкий ванильно-шоколадный моккачино.

Мой Ветер где-то там, внутри этого мужчины. Он оставил мне след их хлебных крошек. Может быть, если он однажды смог узнать свою Осень, я смогу отыскать свой Переменчивый ветер?

У Наиля звонит телефон, и я знаю, что будет дальше. Короткий разговор рубленными фразами, деловое «Скоро буду» и непроницаемый холодный взгляд. Ниточка, что на миг протянулась между нами, рвется.

— У меня работа, Ева. — Наиль подзывает Хабиби, чмокает ее в щеку и обещает вечером почитать сказку. Потом смотрит на меня с немым вопросом.

— Мы еще погуляем, — отвечаю сдержано, лишь бы не сглупить и не задать вопрос, который и так почти сорвался с кончика языка. Хочу знать, когда он вернется. Просто хочу и все.

Наиль уходит, оставляя нас с Хабиби под опекой охраны, и мне снова кажется, что Ветра давным-давно нет, и что самообман не красит тридцатилетнюю женщину.

Сегодня суббота и, несмотря на начало ноября, на улице сыпет мелкий, до противного колючий снег. Уже половина десятого вечера, я злой, как сатана после встречи с несговорчивым праведником, потому что целый день только то и делал, что ковырялся в дерьме грязных сделок и «ручкался» с нечистыми на руку чиновниками. И венцом всему стала встреча с Новиковой, которая сказала, что адвокату Яна удалось отложить судебное заседание еще на две недели. А, значит, завтра придется ехать к судье и «лечить» еще один геморрой.

В гостиной горит приглушенный свет, и я пару минут просто стою у дверного косяка, разглядывая Еву, которая, кажется, полностью увлечена чтением. Щенок — они с дочкой назвали его Бублик — спит рядом, смешно вытянув лапы и уложив голову ей на колени.

Почему я всегда реагирую на нее вот так? Она такая… странная в очках, как будто студентка двадцати с небольшим лет. Еще и в этом простом свитере, и джинсах, с выбившимися из косы соломенными прядями.