Айя Субботина - Исповедь Плейбоя [СИ]

Я просыпаюсь посреди ночи от стойкого ощущения, что не одна в палате. До сих пор сплю с помощью лекарств, хоть наметился определений прогресс, потому что их доза с каждым днем становится все меньше. Так говорит мой врач.

Четкий силуэт на фоне двери к комнате, где никогда не бывает темно. Как будто в моей палате есть человек-невидимка, а эта тень предательски выдает его присутствие.

— Кто вы? — спрашиваю я, отчаянно пытаясь высмотреть хоть какие-то детали.

Тень дрожит зыбкой рябью, поворачивается и из темного пятна вырастает материальная рука с зажатым в руке маленьким черным автоматом. Я закрываюсь руками, но хлесткие звуки пробивают навылет, словно папиросную бумагу.

На мой крик сбегаются санитары, мне снова колют какую-то забористую дрянь и мир погружается в пуховое покрывало.

Через несколько дней я рассказываю доктору о том, что случилось ночью, потому что до этого у меня случился приступ немоты. В голове застряла какая-то шестеренка и я могла лишь беззвучно открывать рот. Но все-таки прошло.

— Боюсь, это только самое начало вашей реабилитации, Эвелина, — говорит доктор, покручивая ручку около самого носа.

— Будет хуже? — меня прошибает озноб.

— Вам никто этого не скажет и не даст гарантии. Важно, чтобы вы сами были морально готовы встретить правду лицом к лицу.

Я готова.

Или нет?

Еще через какое-то время, когда утренний воздух начинает ощущаться на языке характерной осенней терпкостью, я понимаю, что смертельно устала от всего. Что моя жизнь не двигается с мертвой точки. Есть только тот ресторан, красивый Юра за столом, и я — ослик на веревке, делающий миллионный по счету круг вокруг этого столба. И еще шепот, который уже не пугает как раньше.

Меня переводят в другую палату, которая больше похожа на комнату для маленькой папиной дочки: все вокруг светлое, аккуратное, проштампованное невидимым грифом «одобрено психиатром и не нанесет непоправимого ущерба психике».

— Забери меня отсюда, — прошу мать, когда она приезжает в очередной раз с полной корзинкой фруктов и новой порцией старых фильмов. — Мне не становится лучше.

Она мотает головой, плачет и закрывает лицо руками.

А потом наступает та роковая ночь.

Я долго не могу уснуть: мне отменили большую часть медикаментов, и я снова возвращаюсь во времена, когда мне приходилось выцеживать каждую минуту сна. Только теперь я достаточно безумна, чтобы не обращать внимания на откровенные сдвиги в восприятии окружающего мира. Когда ты по определению не в ладу со своей головой, мир становится проще.

Сон медленно опускается на меня, и я готова обнять его несуществующее тело, зарыться носом в мягкое умиротворение, но этот шепот… Я жмурюсь, даже затыкаю уши ладонями, но шепот лишь настойчивее крепнет. Когда рассказывала об этом своему врачу, он предложил в следующий раз просто не паниковать, а попытаться услышать. Я была уверена, что смогу, но сейчас хочется лишь одного — сбежать на край света. Сбежать от того, что может меня разрушить.

Нужно просто вздохнуть и убедить себя принять реальность. Хотя бы малую дозу, чтобы пробудить более глубинные воспоминания. Этот шепот — он просто дятел на трухлявой древесине. Пара крепких ударов — и правда полезет из всех щелей.

— Э-ве-ли-на… — различаю зыбкие звуки собственного имени. — Эвелина…

За темным, покрытым конденсатом окном появляется лицо. Я срываюсь на ноги. Бегу к стеклу, чтоб смазать лишние затуманенные фрагменты, и не сразу понимаю, что они — с обратной стороны, хоть такого просто не может быть.

И все же — я помню это лицо.

Помню небольшую щетину, выгоревшие до соломенного цвета волосы. Помню лицо с загаром из солярия, о котором думала, что оно слишком уж симпатичное, как для мужчины. Помню глаза цвета ржавчины с молоком. Помню каждое движение полных губ, когда они произносят мое имя.

Я не помню только одного — кто он. Но даже так, в полном неведении, готова бежать за ним хоть в самый ад, босая, голая, через терновник и пламя.

Только куда бежать, если он … мертв?

Грудь сдавливает тисками.

Я бью ладонями по стеклу.

— Рррррр… — снова проклятое слово заостряет в горле. Перевожу дыхание — и паника накрывает с головой, потому что мужчина за окном начинает медленно растворяться, и в его темных глазах появляется пустота. — Рррррр… Рррууу… Ссссс…

Кулаки градом падают на проклятое окно, сильнее и сильнее, я уже практически вкладываюсь всем корпусом в каждый удар.

И в какой-то момент стекло просто не выдерживает.

В кожу врезаются осколки, а я сама по инерции лечу вниз, слишком поздно понимая, что на пути моего падения «акулий плавник» осколка, и лишь за секунду до того, как напарываюсь на него кожей, успеваю хотя бы закрыть глаза.

— Ты уверена, что не хочешь ничего с этим сделать? — Мама стоит у меня за спиной и в зеркальном отражении я кажусь настоящим великаном против нее, хоть заметно ниже и из-за болезни превратилась в ходячий скелет. Вся одежда висит на мне, как на вешалке, и я заново учусь нормально есть. — Есть хорошие специалисты…

Поворачиваюсь и просто крепко обнимаю ее за плечи.

— Я люблю тебя, мамочка, — шепчу ей на ухо, и на сухих губах чувствуется вкус соли. — Не нужно никаких специалистов. Я все равно не стану красивее.

Мне действительно плевать на шрам. Я готова носить его с гордостью, ведь если бы не та роковая ночь, я, возможно, до сих пор блуждала бы в лабиринтах собственной замороженной памяти.

Теперь я знаю только одно: Руслан жив. Доктор сказал, что так моя психика пыталась защититься от боли, потому что в той перестрелке мне на миг показалось, что он умер у меня на руках, а не наоборот. Противно за собственную слабость и за бесцельно упущенное время, но по крайней мере теперь у меня есть цель.

— Не уезжай, — просит мама, и я упираюсь лбом ей в плечо. Мотаю головой так сильно, что безбожно болит шея.

— Он мой Рочестер, — говорю до краев наполненную романтикой пафосную чушь. — Он зовет меня. Помнишь, Джейн слышала своего слепого отшельника за тысячи километров? Теперь я знаю, что это правда.

Она отвечает сдавленным всхлипом и еще несколько минут мы просто стоим в полной тишине моей старой комнаты в родительском доме.

Я уеду отсюда, не взяв ничего: только документы, кота и надежду.

Для нас не может быть поздно, потому что «мы» — не случайны.

— Кошка… — Руслан смотрит на меня так, будто увидел призрака.

В свете рождественской иллюминации его лицо выглядит странно угловатым из-за острых теней и заметной щетины по контуру подбородка и челюсти. Я подхожу к нему впритык и просто смотрю в глаза. Это все равно, что догнать мечту, когда на отметке горючего уже давным-давно пустой бак, шины пробиты и нет запаски, а корпус старенького болида давно проржавел и разваливается по кускам на каждом крутом повороте.