Диего Дон Валенсия - Солнечная пыль

– Что вам угодно? – охрипшим голосом спросил он и поднялся.

Незнакомка отшатнулась, словно он застал ее врасплох. Она поставила подсвечник рядом с букетиком незабудок, сняла помолвочное кольцо и надела его на один из склоненных цветочных стебельков. Кристиан с удивлением наблюдал, как ярко-голубые незабудки теряют цвет и становятся бледно-розовыми.

– Кто вы? – с трудом произнес он.

В горле окончательно пересохло от все усиливающегося ужаса.

– Никто, – тихо ответила девушка и исчезла.

Свечу резко задуло, и комната погрузилась во мрак. Кристиан на ватных ногах вернулся в постель и моментально провалился в черную бездну сна.

Он очнулся от какого-то шороха, мгновенно вспомнил ночное происшествие и сел, протирая глаза.

– Доброе утро, сеньор, – услышал он и повернул голову. – Простите, что разбудила.

Кристиан увидел экономку. Она стояла возле кофейного столика с испуганным видом и что-то прятала за спиной.

– Простите, – повторила она. – Я ухожу. Завтрак уже готов.

– А что ты тут делала? – сухо спросил он и встал.

– Я… просто… я пыль вытирала, – пролепетала Паола и попятилась к двери.

Кристиан глянул на столик – ни подсвечника, ни букетика незабудок не было. Но ваза с водой все еще стояла. Несколько крохотных лепестков лежали возле нее, они были серого цвета.

– Что ты прячешь за спиной? – сурово поинтересовался он и шагнул к экономке.

– Не надо, – беспомощно сказала она.

Кристиан развернул ее и увидел в сжатых пальцах стебельки без цветочных соцветий. А на полу серели пятна будто бы золы. Он склонился к столику, подул на лепестки, и они взлетели облачками пепла. Паола сжала остатки незабудок в пальцах. Кристиан раздражался все сильнее от происходящих странностей. Ему показалось, что экономка что-то прячет, и он вырвал стебельки из ее рук. И тут вылетело кольцо со сверкнувшим голубым камешком, оно упало и завертелось. Молодой человек хотел схватить его, но Паола с удивительной для ее возраста проворностью нагнулась и подняла колечко.

– Не трогайте, – взволнованно сказала она. – Вам нельзя! Это принадлежит сеньоре Марисе… Ни один мужчина не может касаться ее кольца…»

В июне 2011 года я, наконец, собрался в Ростов‐на-Дону. Расстались мы с Марией в конце ноября, и последующие месяцы я с головой ушел в работу. Много ездил, тестировал автомобильные новинки, писал статьи. В свободное время для души работал над своим первым «готическим» романом. Мама постоянно звонила, звала в гости, говорила, как сильно соскучилась. И в начале июня я решил взять своего рода отпуск.

Перед отъездом заскочил к отцу. С ним я общался не так часто, как хотелось бы, хотя жили мы практически в одном городе, ведь Альборайя считается местными жителями одним из районов Валенсии, хотя юридически это все еще не признано. Приехал я после полудня, планируя пообедать с отцом. Но он все еще работал в своей мастерской. И я заглянул туда, хотя знал, что отец, как и любой художник, не любит, когда его выбивают из творческой колеи и возвращают в реальность.

Я вошел в студию. Свет из огромных окон заливал ее, краснокирпичные потертые стены увешивали всевозможные полотна. Здесь были и работы отца, и приобретенные им картины других художников и понравившиеся ему репродукции. Смешение стилей, соседство поп-арта с классикой, сюрреализма с импрессионизмом и абстракцией вызывали интересные ощущения у всех, кто попадал в эту студию впервые. Глаза разбегались, душа замирала, эмоции взрывали мозг. И я знал, что эта оригинальная коллекция, которую отец собирал всю жизнь, является одним из инструментов чувственного воздействия на психику красивых девушек. И чем он становился старше, тем все более молодые подружки у него появлялись. Отец говорил мне, что к любви это не имеет никакого отношения, ему нужны Музы для подпитки вдохновения. И лет так пять назад, проезжая мимо и заскочив к нему без звонка, я нарвался на сцену, которая навсегда отбила у меня охоту запросто бывать в этой студии. Отец недвусмысленно развлекался на диване с двумя юными на вид, обнаженными «музами». Но ни он, ни девушки не смутились, мало того, отец предложил присоединиться. Я оторопел, отказался и ушел.

В этот раз я застал отца за работой. Он был только в шортах и босиком, но живот и грудь защищал клеенчатый фартук, измазанный разноцветной краской. На мольберте стоял большой холст, кривые кислотно-ядовитые линии создавали хаос, внутри которого раскрывался ярко-желтый глаз. Увидев меня, отец чертыхнулся, снял холст и отвернул его, прислонив к стене. Он был суеверен и не выносил, когда кто-то видел его незаконченные творения. Сняв фартук, он бросил его прямо на пол, тщательно протер пальцы растворителем – он писал масляной краской – и крепко пожал мне руку, пробормотав, что рад визиту. Я видел, что отец все еще «не здесь», глаза словно обращены внутрь, будто он продолжал созерцать некие картины. Но я знал, что через пару минут художник вернется в реальность.

– Хотел пригласить тебя на обед, – сказал я и улыбнулся.

– Дело! – обрадовался он. – Кажется, я и позавтракать забыл… Идея этой картины заморочила мне всю голову, вижу, но полностью передать на полотно не удается. Ну да ладно, бог с ней. Не буду тебя мучить своим нытьем…

И он рассмеялся.

Я уселся на диванчик, наблюдая, как отец натягивает потертые, с рваными дырами на коленях джинсы молодежного стиля. Для своих лет выглядел он отлично. Подтянутый, без капли лишнего жира, в меру подкачанный, со все еще узкой талией, широким разворотом плеч, украшенный замысловатыми татуировками, он производил впечатление на противоположный пол. Красивое лицо с высокими скулами, породистым узким носом с горбинкой, черными блестящими глазами, густые белой седины волосы длиной ниже лопаток неизменно нравились и девушкам, и женщинам. В отца влюблялись, его казавшаяся на первый взгляд безалаберная жизнь одинокого художника подогревала пыл очередной претендентки на его руку и сердце. Но отец больше всего на свете любил свободу, поэтому возле него никто долго не задерживался.

Я глянул на футболку с рисунком из черепов, увитых розами, на кожаную косуху в металлических заклепках и вздохнул. Хотел пригласить отца в какой-нибудь хороший ресторан. Он вдруг стянул косуху, бросил ее на диван и рассмеялся.

– Дева Мария, да на дворе лето! – сказал он. – Совсем я выпал из реальности с этой картиной. С чего-то вообразил, что осень… А ты чего молчишь? – набросился он на меня.

– Бесполезно что-то тебе советовать, пока ты из процесса не вышел, – нехотя ответил я. – К тому же в твоем лофте всегда сыро и прохладно, даже в жару. Наверное, поэтому ты и натянул кожаную куртку.