Джорджия Карр - Девственница

— Джейк! — кричит девочка. — Посмотри на меня. Посмотри, как высоко я могу запускать воздушного змея.

Он смеется и идет к ним. На пороге дома появляется еще один мальчик, младше Джека, но явно старше Шейна и девочки.

— Дом, иди ко мне, — с восторгом кричит девочка.

Старший из всех разворачивается, поджидая Дома. Пока я разглядываю сводных братьев и сестру с очарованным удивлением, подъезжает машина, и у меня перехватывает дыхание. Выходит высокий мужчина. Моментально девочка выпускает своего змея, он улетает в облака, а она бежит к мужчине с протянутыми руками и кричит:

— Папа.

Это мой отец!

Я вижу, как он подхватывает ее на руки и начинает кружить, она визжит и смеется. Потом вся семья собирается вокруг отца, моего отца. Я наблюдаю, как он открывает багажник и вытаскивает подарки. Я даже слышу их возбужденные голоса. Я вижу женщину, которая выходит из дома, как она гордо улыбается своей счастливой семье.

Я ощущаю такую жуткую ненависть к ней. А как же моя мама?

Горячие слезы скатываются у меня по щеке. Проходит много времени, когда они наконец заходят в дом и закрывают дверь. Я лежу на холодной, влажной земле. Это несправедливо. У них есть все, а у нас с мамой ничего нет.

Мне девять лет.

Я наливаю горячий кофе в кружку-термос, нажимаю на затычку, затем завинчиваю крышку. Ставлю на поднос с намазанным маслом тостом, кладу две таблетки от головной боли в маленькую пластиковую чашку и несу поднос в спальню матери. Это своеобразный ежедневный ритуал перед тем, как я ухожу в школу. Когда мама проснется, тост будет уже холодным, но она говорит, что совсем не возражает. Самое важное на этом подносе — две таблетки от головной боли и горячий кофе.

Я открываю дверь ее спальни и ставлю поднос на столик. Запах в комнате просто невыносимый. Особенно сейчас зимой, когда нельзя все время открывать окна, вонь распространяется повсюду. Как правило, я никогда не задерживаюсь здесь, поэтому и сейчас разворачиваюсь, но что-то привлекает мое внимание.

Мамина рука.

Она свешивается с края кровати. Даже мимолетно, я инстинктивно отмечаю, звенящую тишину и посиневшие ногти. Медленно, я разворачиваюсь назад и всматриваюсь в нее. Она уткнулась лицом в подушку. Я прикасаюсь к ее плечу и отдергиваю руку.

Она холодная, как лед.

Я начинаю дрожать.

— Мама, — шепчу я, тихо и хрипло от страха.

Я смотрю во все глаза на неподвижное тело.

— Мама.

Она не двигается.

— Мам.

Ничего.

Я хватаю ее за плечи и трясу. Все ее тело кажется каким-то одеревеневшим. Я переворачиваю ее на спину. Вокруг ее рта запеклись остатки рвоты, на подбородке, шеи, даже на одежде. Ее глаза закрыты. Я очень долго вглядываюсь в ее мертвое лицо. Я кладу ее голову обратно на подушку и отправляюсь в гостиную. Вызываю полицию. Спокойно сообщаю им, что моя мама умерла, диктую наш адрес. Затем я возвращаюсь в спальню матери и открываю окна. Холодный воздух тут же устремляется внутрь.

Я не хочу, чтобы полиция поняла, как здесь воняет. Я не могу позволить, чтобы кто-то думал о моей матери плохо. Я вытираю рвоту. Меняю ей ночную рубашку. Ее нижнее белье пожелтело и грязное. Я стягиваю ее трусы по тонким ногам. От нее так ужасно воняет. Я напускаю горячую воду в раковину и выжимаю гель для душа. Осторожно начинаю протирать ее тело полотенцем для рук. Достаю чистую одежду из шкафа и переодеваю ее. Расчесываю ей волосы и припудриваю лицо. Я даже нахожу розовую помаду и аккуратно крашу ее холодные губы. Я обильно опрыскиваю ее тело духами. Ландыш. У меня начинает свербеть в носу.

Я опрыскиваю постельное белье и всю комнату этим флаконом.

Я не закрываю окна, потому что знаю, запах ее перегара и рвоты очень быстро опять соберется в комнате, как только окна будут закрыты. Сейчас кажется все пропахло ландышем. Он заглушит все остальное. Полиция скоро прибудет.

Мама выглядит довольно красиво, поэтому я не прикрываю ей лицо.

Я не чувствую ни страха, ни боли. Только онемение, я сажусь на стул и жду прибытия полиции. Они приезжают с машиной скорой помощи. Мужчины тут же говорят, что она умерла и выносят ее на носилках.

Женщина полицейская усаживает меня за кухонный стол. Она приветливо мне улыбается.

— Где твой отец? — спрашивает она.

— У меня нет отца.

Она начинает немного беспокоиться, ерзая на стуле.

— У тебя есть бабушки и дедушки?

Я отрицательно качаю головой.

— Дяди и тети?

Я снова отрицательно качаю головой. Моя мать была сиротой. Она выросла в приемной семье, которую ненавидела. Она клялась, что никогда не позволит государству забрать меня у нее. И когда социальные работники приходили к нам домой, мы с мамой делали вид, что она перестала пить.

Она хмурится.

— У тебя вообще никого нет?

Я тут же вспоминаю, как мой отец подбрасывал мою сводную сестру высоко над головой, и как она смеялась. У меня отчетливо стоит картинка перед глазами, они счастливы и смеются. Как они отправляются назад в дом, неся подарки, которые он им привез. Я вспоминаю обещание, которое дал своей матери. Я никогда не предам ее. Пока я буду жив, не предам.

— Нет, — тихо говорю я.

Она хмурится от моего раздумья.

— Тебе придется отправится к приемным родителям, если у тебя никого нет. Ты точно уверен, что у тебя никого нет?

— Да, уверен, — четко отвечаю я, мой ответ эхом звучит у меня в голове.

https://www.youtube.com/watch?v=wFhs7WVvuXk Гром

— Мать твою! Этот гребаный ублюдок Брэд Соммерс точно знает, как устроить роскошную вечеринку, — замечаю я, оглядывая роскошный пентхаус. Здесь такое количество красиво одетых людей, которых он пригласил со всего мира, и они наслаждаются его гостеприимством, любуясь его щедростью и завидуя его великому счастью. Эта вечеринка, в принципе, в мою честь, но, на самом деле, он хочет, чтобы весь мир узнал, что он гордый владелец Великолепного Наваждения, чемпиона лошади, которую я вывел для него.

— Да, — соглашается Чез со смехом. — Когда он устраивает вечеринку, ты не должен обращать внимание, что на самом деле он полный мудак. В любом случае, ты, чертовски заслуживаешь этой гулянки. Как ты это делаешь? Как ты видишь, что трехлетний жеребенок станет чемпионом?

— Я не знаю. Я просто вижу и все, — говорю я, пожимая плечами. Это правда. В этом нет никакой науки. Это инстинкт. Лошади — моя работа, моя жизнь и моя страсть. У меня нет времени на людей. Они лживые, жадные, жестокие, неблагодарные, одержимые собой, тщеславные существа. Лошади. Нежные твари, способные любить. Каждую лошадь, которую я вывел, любил всем сердцем.

И у меня до сих пор разрывается сердце, когда я думаю, что Великолепное Наваждение будет собственностью такого поверхностного обывателя, как Брэд. Он никогда не разглядит в ней нечто особенное, просто дорогую лошадь с большим потенциалом, которая принесет ему славу и обожание, он так этого жаждет. Мне бы хотелось, чтобы она нашла более достойного хозяина. Того, кто смог бы оценить ее саму, а не только ее быстрые ноги.