Жаклин Митчард - Прощение

Так или иначе, но мы были счастливы.

В общине было шесть или семь девочек моего возраста. В баскетбольной команде тоже было с кем общаться, хотя девочки там и не являлись мормонами. Иногда я оставалась у них на выходные. Несмотря на мой возраст, мне разрешали такие вольности. Я не флиртовала с мальчиками, в то время как другие девочки позволяли себе целоваться с ними. Мне нравилось все, и больше всего – заниматься баскетболом. В двенадцать лет я играла за старшую школу – команда называлась «Леди Драконы». В местной газете обо мне напечатали одиннадцать статей, и мама вырезала их и сложила в семейный альбом. Она называла меня «крошка-динамо». Тренер сказал мне, что к четырнадцати годам я могу рассчитывать войти в университетскую команду, потому что у меня необыкновенная скорость. Да, я не могла попасть в корзину сто раз из ста, хотя у себя во дворе, без публики, была просто Майклом Джорданом. Я отлично работала на передаче, даже лучше, чем девочки из университетской команды. Я не хвастаюсь. Это правда. Я могла бить по мячу с такой скоростью, что Рути просто падала сначала от напряжения, поскольку не могла перехватить мяч, а потом уже от смеха. Мои родители приходили на каждую игру. Я думала, что получу спортивную стипендию, но на пяти футах с небольшим мой рост остановился.

Однако я все равно не бросила бы спорт. Мне до сих пор нравится играть самой и наблюдать чужую игру. Дважды в месяц папа привозил меня в Седар-Сити в больницу, где мне разрешали подержать младенцев. Мне доверяли деток, которых отдали на усыновление, или тех, чьи мамы после родов были еще слишком слабы. Вообще-то это разрешалось только с пятнадцати лет, но папа заверил персонал, что я очень опытная сиделка.

У нас не было телевизора.

Девочки из баскетбольной команды удивлялись: «Как ты живешь?» Но я привыкла.

У нас был телевизор, когда я была маленькой, и мне запомнились какие-то нудные новостные или аналитические программы, посвященные внешней политике, и более интересные – о животных. Потом подросли Рути и Беки, начали ссориться из-за телевизора, поэтому он исчез из нашего дома. Зато у нас было около сорока миллионов компакт-дисков. Не только классика и религиозная музыка, но и рок, и кантри, а папа установил мощные динамики. В десять лет я уже умела шить себе одежду. К двенадцати годам я прилично рисовала и кроила – у меня действительно это получалось. У нас был стационарный компьютер и ноутбук: папа считал, что энциклопедии устаревают уже к моменту их выхода, а нам нужны были материалы, чтобы делать домашние задания. У девочек были игры и программа «Строитель зоопарка», а также программа, которая учила быстро печатать. Даже Беки умела быстро набирать текст... к тому времени, как умерла. Ноутбук находился в моем распоряжении.

Каждый вечер, кроме понедельника, когда вся семья собиралась для беседы, я читала или переписывалась с друзьями. Мне нравилось отправлять им электронные сообщения, хотя их освещенные окна были видны из моей спальни, которую я делила с Беки и Рути. Мама как-то сказала, что около Северного полюса есть небольшое поселение и там у каждого имеется телефон. Так мы и жили – я и моя лучшая подруга Клэр Эмори. Мы могли бы открыть окно и крикнуть друг другу. Но так мы лишились им уединения. И у Клэр, и у меня были компьютеры, но у нашей подруги Эммы его не было. Поэтому Клэр звонила Эмме и рассказывала о том, что я написала. Мы говорили о том же, о чем говорят все в этом возрасте, – об одежде и мальчиках, о школе и мальчиках. И Клэр, и Эмма неровно дышали к Мико Сассинелли, как и я, когда повзрослела и поняла, что это такое. Клэр писала о своем желании стать певицей. Она стала ею и сейчас живет в Нью-Йорке.

Клэр не отказалась от мечты. В отличие от меня, которая бросила баскетбол. Я не хотела, чтобы меня замечали только потому, что я удачно передала мяч. Я еще держалась за игру, но потеряла к ней интерес, после того как... вынесли вердикт.

Я очень любила математику и естественные науки.

Мой отец преподавал американскую литературу в старшей школе, хотя и туда и не ходила. Он учил меня по полчаса или по часу каждый вечер. Мама занималась со мной еще два часа. Этим мое образование исчерпывалось.

– Просто удивительно, как много можно успеть за три часа без всяких глупостей, которыми перегружены дети в школе, – поделилась моя мама с миссис Бридвелл.

– А если попробовать учить восьмерых детей разного возраста? – спросила мамина собеседница.

– Я о таком даже думать не хочу, сестра Анна. Я бы тронулась умом, точно.

И она тут же посмотрела в сторону, словно что-то привлекло ее внимание. Моя мама успевала продавать туристам и дилерам сотни ваз и скульптур, которые можно было найти в художественных галереях по всему Западному побережью. Папа заметил, что даже если бы мама зарабатывала сотню долларов в год, это грандиозный успех, потому что деньги она получает за любимое дело. Но мама зарабатывала намного больше.

И ей это нравилось.

Однако сейчас она больше этого не делает.

Больше никогда этого не делала.

Поэтому цена на ее изделия подскочила. У нее осталась дюжина ваз, законченных очень давно, которые она теперь продает туристам и получает за них чеки с внушительными суммами. Но ей все равно.

Ей не дано было полностью реализовать себя в том, чего ей страстно хотелось. Не каждому везет.

Когда я возвращаюсь к разговору с миссис Бридвелл в тот день, то вижу, что мама не чувствовала себя счастливой. У других было по шесть детей, например у Тьерней – семеро. У Клэр было четыре брата. Бридвеллы – это вообще особый случай. Почти все наши соседи имели не менее четырех детей. У мамы были только три дочери. Она беременела, но, к сожалению, все срывалось. Когда произошла трагедия, мама была на седьмом небе от счастья, потому что все опасности ее очередной беременности миновали. Должен был родиться наш брат Рейф. (Мы не знали, что это мальчик. Я говорю «мы», потому что он был братом Рути, Беки, а потом Тора, хотя моим сестренкам уже не суждено было узнать об этом.)

Они бы так любили своих братьев!

Я тоже их любила, правда, вначале боялась выразить свое чувство, как и мои родители. Мы были напуганы тем, что нам довелось пережить.

Рафаэль появился на свет ровно через две недели после того, как мама, вернувшись домой, нашла меня с Рути и Беки на руках, а миссис Эмори – вызывающей по телефону полицию. Теперь пришло время рассказать обо всем, не так ли?

Я помню все подробности того дня.

Вы могли бы подумать, что память откажет мне. Или сказать, что понимаете, каково это – пережить подобное. Вы упали бы В обморок. Или постарались бы отключить свое сознание. Но ничего из перечисленного мне не было послано. Я просто стояла па месте трагедии, осознавала все, но ни на секунду память не отказалась фиксировать происходящее. Я помню, как струйки кропи стекла изо рта Рути на ее нарядную рубашку. Больше не было ни капли крови. Тогда я еще не знала, что, когда у человека перестает идти кровь, это верный признак смерти. Я видела разрез на ее шее, похожий на маленький рот с вывернутыми белыми губами, – там, куда Скотт Эрли нанес смертельный удар. Помню, что в доме играло радио, даже помню песню, звучавшую в тот момент. По дому разносился запах овощного рагу, которое мама приготовила заранее, а я разогревала его на обед.