Ульяна Соболева - Нелюдь

Я проигнорировала их всех. У меня не было ответа ни на один вопрос, кроме гонорара, его действительно удвоили и оплатили мне половину заранее. Я ничего не сказала Виктору и перевела эти деньги на счет матери в Страсбурге. Подняла стекло и откинулась на спинку сидения. В висках все еще пульсировала адская боль после разговора с Виктором. Одно упоминание, и меня бросило в дрожь. Одно упоминание, и не было никаких лет исцеления и забвения. Словно только вчера все произошло. Словно только вчера я целовала пересохшие губы Саши и лихорадочно задирала на нем майку, чтобы застонать от сумасшедшего наслаждения, касаясь ладонями горячей кожи. Господи, почему я не могу забыть? Почему? Что со мной не так? Почему все живут своей жизнью, почему люди могут быть счастливыми дважды и трижды в жизни, а я как будто проклята. Я как будто ношу в себе его личный код, инфекцию, хроническую смертельную болезнь, и нет от нее никакого исцеления, нет даже гребаных передышек. Я в непрекращающемся рецидиве.

Боль от его имени, боль от похожего запаха и боль от звука детских голосов, от плача младенца. Я не переносила ничего, что связано с их рождением. Сестра Виктора считала, что я тварь, которая ненавидит детей. Она просто не знала… никто из них ничего не знал. А меня под грузом вины и дикого отчаяния размазывало каждый день и каждую ночь. Я ничего не забыла… У меня детский плач в ушах стоит, едва тишина наступает. Иногда снится, что я все еще ребенка жду… Его ребенка. Снится, как живот руками глажу, как в зеркало смотрю и улыбаюсь от счастья, как разговариваю с ней, прислушиваясь к легким пинкам и пытаясь поймать их ладошкой, угадывая, это ножка или ручка… с его девочкой… с нашей мертвой девочкой.

"Саша, а у тебя дочка скоро родится… как бы ты хотел ее назвать? Мы так скучаем по тебе… мы так сильно по тебе скучаем, любимый… "

Просыпаюсь в слезах с застрявшим в горле воплем безумия… и запрещаю вспоминать. Запрещаю себе спать без снотворного. Иначе не выдержу. Я и так не знаю, как все это время живу, на каком волоске держусь за жизнь эту никчемную. Хотя нет, знаю. Потому что он рядом. И я жду, когда мой палач выйдет на свет, чтобы вынести мне приговор, как обещал десять лет назад.

И сейчас не просто сердце кольнуло, а такая боль оглушила, от которой выть хочется и веревку на карниз повесить, чтоб прекратить. Чтоб, наконец-то, все это прекратить. Только порошок проклятый и спасает… Ничего больше.

Посмотрела в окно на ярко-голубое небо. Иногда кажется, что погода издевается надо мной. Потому что внутри меня уже давно нет солнца, тепла и нет неба. Он украл их и унес с собой. Как и все мои мечты. Как и надежду на счастье. Он уже меня убил. Мы ехали в маленький частный аэропорт, откуда меня должен был забрать самолет прямиком на остров, о котором я не знала ровным счетом ничего. Да и мне было плевать, я прочту сценарий, перевоплощусь в какую-нибудь тупую сучку или умную стерву и проживу ее жизнь, ненадолго оставив свою и чувствуя временное облегчение. Только это меня и спасало. Только это помогало не сдохнуть. В аэропорту нас встретил молчаливый человек в длинном черном пальто. Он представился Вячеславом Денисовичем, моим сопровождающим лицом. По контракту с момента посадки на самолет охрану и обслуживающий персонал мне предоставляла кинокомпания.

И я видела, как позади нас шли несколько мужчин в таких же темных пальто с одним наушником в ушах. Усмехнулась — прям как в кино. Тоже мне, звезду нашли.

На паспортном контроле мне лишь вежливо улыбались и попросили автограф. Стало интересно уже и самой, кто этот продюсер и какие огромные связи и деньги он имеет. Салон самолета поразил роскошью и комфортом. Меня провела в него очень вежливая стюардесса и помогла разместиться на белоснежном сидении. Весь салон кипенно-белый, как и форма всего экипажа, и ни одного пятнышка грязи на обивке. Стерильно и пахнет лимонным освежителем. Я откинулась назад и в блаженстве скинула туфли на каблуках. Прикрыла глаза… где-то вдалеке заиграла музыка. Вначале я с облегчением вздохнула, потому что не любила полную тишину, а потом почувствовала, как боль начала зарождаться в районе сердца. Вначале мягкими волнами, еще не паническими рывками… Эта песня… я пела ее ему. Он любил. Говорил, что у меня голос не хуже той, кто ее исполняет — великой и неповторимой Эллы*1. Я всегда была помешана на блюзе.

"— О чем она?

— О лете, о море, о любви и о небе. О счастье.

— Это все разве называется разными словами?

Моя голова у него на коленях, и длинные сильные пальцы перебирают мои волосы. После дикого секса, когда он требовал от меня петь, пока жадно вылизывал меня, стоя на коленях, а потом так же жадно вбивался в меня членом, хрипя мне в ухо: "Пой, маленькая, громче… давай, не останавливайся".

— Да, конечно.

— Для меня все это называется лишь одним словом.

— Каким?

Пальцами по его колючей скуле, по резко очерченным губам, зарываясь во взъерошенные мною волосы.

— Твоим именем, — очень серьезно, перехватывая губами мои пальцы, — все это могло бы называться просто твоим именем.

— А для меня твоим…

— Которое тоже придумала ты, — шепотом и с улыбкой. Очень нежной, как весеннее солнце. Он казался мне в такие минуты ослепительно красивым… Нет, конечно же, это не та красота, к которой все привыкли. Кто-то назвал бы его даже уродом. Но для меня… для меня мой мужчина был самым прекрасным. Я любила в нем все. Каждый шрам, каждую родинку, каждую выпуклую мышцу, запах волос и пота, вкус его дыхания и спермы. Да, я обожала в нем каждую мелочь. Каждую самую незначительную черточку на его мужественном, изуродованном несколькими шрамами, лице. Есть мужчины, которым не нужно быть красивыми, чтобы женщины сходили по ним с ума. Самыми нереальными были его глаза. Удивительного бархатного темного цвета. Как обжигающий кофе или вязкий шоколад, а иногда — черная бездна лютого мрака похоти. Говорящий взгляд. Он мог не сказать ни слова, и я понимала каждый взмах его ресниц. Длинных, как у девочки. Я трогала их пальцами, и он смеялся, говоря, что это щекотно.

— Значит, ты ревнивец.

— Да. Ты не представляешь какой. Я ревную тебя даже к воздуху, которым ты дышишь, к струям воды в твоем душе и шелку твоих трусиков.

— Да ладно.

— Я серьезно. Ничто и никто не имеет права прикасаться к тебе, кроме меня.

— Ты бы объявил им войну?

— Я объявлю войну всем и каждому, кто попытается отнять тебя у меня.

А потом вдруг резко встал на ноги и прислонился лбом к решетке.

— Что такое? — обнимая сзади и прижимаясь щекой к его изрытой шрамами спине.

— Сотрясение воздуха. Пока я сижу в этой клетке, ни черта я не смогу сделать. Даже если ты с Виктором своим…