Морган Мэтсон - Лето второго шанса

– Увидимся завтра? – спросила я.

– Уж это точно, – ответила Люси, встала и, натянув поверх бикини шорты и майку, запихала полотенце и журналы, которые мы листали, в холщовую сумку. К нам подошел Генри.

– Привет. – проходя мимо, Люси добродушно толкнула его. Теперь, зная, что Генри и Люси встречались, я не без волнения наблюдала за ними, но через несколько минут поняла, что волноваться не о чем, они ведут себя друг с другом как брат и сестра.

– Уже уходишь? – преувеличенно разочарованно спросил Генри, но я понимала, что имела в виду Люси, толкая его – Генри тоже был ужасный врун. Она покачала головой и помахала нам на прощание.

– Привет. – Я заслонила рукой глаза от солнца.

– Привет. – Генри сел на причал рядом со мной и широко раскрыл глаза при виде моего бикини. Я засмеялась, наклонилась и поцеловала его. Он был сладок на вкус, как сахарная глазурь на торте, и мне показалось, что в тот день на работе он наносил ее на торты.

Когда я отпустила его, он взял рюкзачок, расстегнул молнию, вытащил прямоугольную зеленую коробку, самую маленькую из тех, что использовались во «Времени взаймы», и протянул ее мне. Мне, вероятно, следовало из вежливости отказаться, но я понимала, что вряд ли это получится у меня убедительно. Я взяла коробку и улыбнулась. Есть свои преимущества в том, чтобы встречаться с парнем, работающим в пекарне.

– Что сегодня? – спросила я, откидывая крышку и заглядывая внутрь. Там был маленький желтый кекс в белой глазури, поверх которой шоколадной крошкой была выведена буква «Т». – Выглядит потрясающе, – я почувствовала, как заурчало в животе.

– Лимонный кекс, – сообщил Генри, – с новой лимонно-ванильной глазурью по рецепту отца. И он хочет знать твое мнение.

– С удовольствием попробую и скажу, – я осторожно закрыла коробку, потому что уже успела понять, что если не поделиться тем, что принес Генри, с братом и сестрой, в следующий раз, когда он зайдет к нам, они будут упрекать именно его. – Спасибо.

– И вот… – сказал Генри, вытаскивая небольшой пакет с печеньем, – это твоему отцу: свежеиспеченное, с шоколадной крошкой.

– Спасибо, – я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и положила пакет рядом с коробкой. Узнав, что папа мало ест, Генри вместе со своим отцом стали искать способ вернуть ему аппетит. Несмотря на их усилия, все было напрасно: отец устраивал целый ритуал вокруг гостинцев Генри, охал и ахал, но откусывал лишь чуть-чуть и говорил, что это слишком вкусно, чтобы он мог съесть все сам, не поделившись с нами.

Резкого ухудшения в состоянии отца не наступало, но с каждым днем появлялись незначительные признаки, указывающие на то, что болезнь прогрессирует. Еще неделю назад он не спал с полудня до ужина и мог подняться по лестнице без помощи Уоррена. Правда, мама шла позади, чтобы при необходимости подхватить его, если он вдруг начнет падать назад. Отец перестал читать по ночам, его голос, который прежде разносился по всему дому, слабел, и теперь иногда, сидя напротив него за столом, я едва различала, что он говорит.

Мы по-прежнему дважды в неделю завтракали в закусочной. Отец обычно заказывал тост и, как его ни корила Анджела, откусывал от него всего лишь разок-другой. Не помню, как это получилось, но мы перестали задавать друг другу вопросы с подставок для тарелок и стали просто разговаривать. Я любила отца, но до этого лета так ни разу ему в этом и не призналась. Но это было до того, как мы установили традицию совместных завтраков и я узнала его намного лучше.

Он рассказывал мне, что его чуть не уволили с первой работы, о путешествии по Европе, которое он совершил после колледжа, о том, как впервые увидел маму и влюбился в нее. Но самое удивительное он сообщил мне два дня назад. Мы вспоминали эпизоды из моего детства, о которых я когда-то слышать не могла без смущения и которые считала недостойными внимания, незначительными. И только теперь, когда каждый день отца был на счету, я поняла, как они ценны.

Он только закончил рассказывать (хотя я слышала это, как минимум, раз двадцать) о том, как в шесть лет, придя к нему на работу, я изрисовала листы с важными доказательствами. Отец перестал смеяться и посмотрел на меня поверх кофейной кружки.

– А вот история, которой ты точно не знаешь, – сообщил он, улыбаясь. Отец похудел еще больше. Его кожа стала такого цвета, словно он стал жертвой чрезмерной любви к солярию, и на ее фоне особенно выделялись идеально белые зубы.

Я все никак не могла привыкнуть к разительным переменам в его облике, которые доказывали, что в его организме происходит что-то очень нехорошее, что не прекратится, пока в конце концов не убьет его.

Но масштабы этих перемен, не столь заметных в домашней обстановке, особенно бросались в глаза, когда я замечала реакцию окружающих на его внешний вид. Теперь он постоянно привлекал к себе внимание, и я испытывала одновременно смущение, злость и стремление его защитить, если посетители кафе слишком долго не сводили с него любопытных взглядов, а поймав мой, быстро утыкались в свои тарелки.

– Что еще за история? – спросила я, подвинув кружку к краю стола, чтобы Анджела, проходя мимо в следующий раз, снова ее наполнила. Мне не хотелось кофе, но чем чаще мне подливали в кружку, тем дольше можно было просидеть здесь. Нам удавалось остаться наедине только в закусочной, поэтому я всегда старалась задержаться здесь.

Отец улыбнулся, откинулся на спинку кресла и слегка поморщился.

– Когда ты только родилась, – вспоминал он, – я постоянно заходил к тебе в комнату и смотрел, как ты спишь, потому что очень боялся, что ты перестанешь дышать.

– Правда? – удивилась я.

Мне действительно не приходилось слышать об этом. Историй, которые касались бы только меня, а не нас со старшим братом или с младшей сестрой, было довольно мало, и я считала, что слышала их все.

– Да. С твоим братом об этом беспокоиться не приходилось. Он кричал едва ли не каждую секунду. В первый год с ним у мамы вряд ли было более пяти часов в сутки на сон. Но ты спала ночи напролет. И это меня пугало.

Подошла Анджела с кофейником, подлила мне кофе и поставила тост поближе к отцу, как будто он не ел потому, что просто не замечал его на столе.

– И вот, – продолжал отец, сделав глоток кофе, – я стоял в дверях детской, прислушиваясь к твоему дыханию, чтобы убедиться, что ты жива. Считал количество вдохов и выдохов, пока не убеждался, что тебе ничто не угрожает.

Анджела принесла счет, и мы сменили тему: теперь отец рассказывал, как путешествовал по стране сразу после старшей школы и заблудился в Миссури и как я узнала правду о Санта-Клаусе. Но картина с отцом, стоящим в дверях моей детской и прислушивающимся к моему дыханию, так и запечатлелась у меня в памяти.