Елена Озерова - Мой любимый враг

Спустившись в кабинет, Лариса застала там всех членов семьи. Жерар стоял посреди комнаты у огромного письменного стола, облокотившись рукой о столешницу. Ее мать и Люк разместились на диване у стены, а Николь сидела напротив, в черном кожаном кресле с высокой спинкой. Все молчали. Обстановка в кабинете была торжественно-напряженная. «Похоже, к нам едет ревизор, — усмехнулась про себя Лариса, вспомнив начало известной гоголевской пьесы. — И сейчас Жерар, как городничий, нам об этом сообщит». Извинившись за опоздание, Лариса придвинула к себе такое же кресло, уселась поудобнее — насколько это было возможно, кресло напоминало орудие пытки — и приготовилась слушать.

— Итак, все в сборе, — начал Жерар. Голос у него был тоже торжественно-напряженным. — У меня есть для вас одно важное сообщение. Так или иначе оно касается всех здесь присутствующих.

Он взял лежавший перед ним конверт из дорогой бумаги и вынул из него какие-то документы.

— Может быть, сейчас не самое подходящее время, — слегка извиняющимся тоном продолжил он, — но я считаю, лучше покончить с делами сразу, не затягивая и не откладывая на потом.

Он обвел глазами присутствующих, задержав взгляд сначала на Николь, потом на Ларисе. Лицо Николь было непроницаемо бесстрастным. Лариса все еще не понимала, о чем пойдет речь.

— Замок Сент-Эгнен — майоратное владение, — сказал Жерар, — то есть после моей смерти его унаследует мой старший сын Люк. В майорат входит не только замок, но и прилегающие к нему земли, пахотные и виноградники. Кроме замка во владении нашей семьи находятся пятнадцать доходных домов в Париже, пять — в Туре и два — в Блуа. Это что касается недвижимости. Теперь о ценных бумагах. Де Бовильеры имеют 30-процентный пакет акций в «Джомани интерпрайсзиз», 30 процентов в «Стенвел индастрис» и около 40 миллионов франков, вложенных в государственные ценные бумаги, приносящие пять процентов годовых.

Лариса от этого перечня слегка потерялась. Конечно, она всегда знала, что Жерар — человек состоятельный, но чтобы настолько… Названия «Джомани интерпрайсзиз» и «Стенвел индастрис» ничего ей не говорили, но суммы, которые он называл, у нее в голове не укладывались. Лариса исподтишка взглянула на своих новых родственников. Выражение лица Люка было по-прежнему вялым и апатичным, Николь сидела, выпрямившись в жестком кресле и положив ногу на ногу, прекрасная и невозмутимая. Ну конечно, для них все это не новость, они привыкли быть миллионерами!

— Так вот, — продолжил Жерар, — по брачному контракту, пока я жив, доходы с государственных ценных бумаг поступают в собственность моей жены. Это, так сказать, ее карманные деньги. Николь получает содержание с «Джомани интерпрайсиз», а моей приемной дочери Лоре принадлежит доля в «Стенвел индастрис», разумеется, не сами акции, а проценты. После моей смерти — если я умру раньше моей жены — Жанна получает государственные бумаги в нераздельную собственность, к Николь переходит пакет «Джомани интерпрайсиз», к Лоре — «Стенвел индастрис». Доход от недвижимости вы все будете получать совместно, в равных четырех долях.

Жерар замолчал и опять обвел глазами всех сидящих в комнате. И Лариса, и ее мать были близки к шоку. Жанна Сергеевна, несмотря на более чем десятилетний роман с Жераром, никогда не задумывалась над размерами его состояния. Выходит, она теперь будет миллионершей? Жанна Сергеевна хотела что-то сказать, но не смогла — язык отказывался повиноваться.

Первым заговорил Люк.

— Ну что ж, это справедливо. Престиж семьи требует, чтобы все де Бовильеры были достаточно обеспечены. И мадам Жанна, и Лоретта теперь — члены нашей семьи.

Жерар повернулся к дочери:

— А ты что скажешь, Николь?

Лицо Николь было по-прежнему непроницаемо.

— Ты поступил так, как считал нужным, — спокойно сказала она. — Это твоя собственность и твои деньги, и ты вправе распоряжаться ими по своему усмотрению, — она вытащила из кармана джинсов изящный портсигар, достала сигарету и щелкнула зажигалкой. — Больше мне нечего сказать.

— Что ж, прекрасно, — Жерар вложил документы обратно в конверт. — Значит, денежные вопросы можно считать улаженными.

Лариса уже приготовилась встать, но Жерар, заметив ее движение, сделал протестующий жест рукой:

— Еще один вопрос, и он касается тебя, Лоретта. Где ты собираешься жить?

Лариса сначала даже не поняла:

— Как это — где?

— Я хочу пояснить: если ты решишь остаться здесь, то Сент-Эгнен — для тебя такой же дом, как для Николь и для Люка. Но ты, вероятно, предпочтешь Париж…

— Какой Париж? Почему Париж? — вымолвила Лариса, едва к ней вернулся дар речи. — Я вовсе не собиралась куда-то уезжать из Москвы…

Жерар и Жанна Сергеевна переглянулись. Она хотела что-то сказать, но Жерар остановил ее и задал вопрос сам:

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему бы тебе не переехать во Францию? С твоим образованием проблем с работой не будет. В конце концов, если ты хочешь продолжать заниматься туристическим бизнесом, почему бы не попробовать создать собственную фирму? Все предпосылки для этого как нельзя более благоприятны, начальный капитал есть, связи наладить — не проблема. Твоим партнером в Москве могла бы быть «Орбита».

Об этом Лариса не то что никогда не думала, даже тень подобной мысли не посещала ее голову. На секунду мелькнуло: «А почему бы и нет?» На секунду она увидела себя владелицей турагентства, преуспевающей бизнес-леди… И тут же мысль об Андрее прогнала меркантильное видение. Конечно, между ними все кончено, Лариса не собирается с ним встречаться. А все же большая разница — жить с Андреем в одном городе или уехать за тридевять земель…

— Кроме того, — продолжил Жерар, — в Москве ты будешь совсем одна.

Лариса вздрогнула. Словно мысли ее прочитал! Только наоборот: здесь она будет одна, несмотря на присутствие матери, Жерара, Люка и Николь. Как бы они ее ни любили, как бы хорошо к ней ни относились, у каждого — свои дела и своя жизнь. По большому счету, никому из них нет до нее дела. А в Москве… Пусть они с Андреем и не увидятся больше, Лариса все равно знает, что он любит ее. И это знание греет душу и прогоняет безысходность. И потом, где-то на задворках сознания у Ларисы теплилась слабенькая надежда. Ведь человеческая душа — штука совершенно непредсказуемая. То, что сейчас кажется ей непреодолимым барьером — все старые обиды, — однажды может рухнуть. Как водой смоет и боль, и месть, и желание поквитаться за прошлое. Может быть, однажды она простит его, простит от чистой души и от всего сердца, а он простит ее…

Жерар еще что-то говорил, убеждал, но Лариса уже его не слушала.

— Нет, — твердо сказала она. — Я буду приезжать к вам на все праздники, буду приезжать так часто, что еще и надоем. Но жить я буду дома, в Москве.