Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Смуглая женщина необычайной красоты, поразительно сложенная, с полной грудью, тонкой талией, почти черным, большим ртом, возбужденная, задыхающаяся, вскочила на стол, некоторое время высоко вскидывала ноги, танцуя, кружась, потом резко уселась, невозмутимо стянула майку и осталась в одной короткой юбке. К ней подскочил юноша — судя по всему, он не был ее спутником и вообще видел ее впервые. Он распахнул рубашку на волосатой, блестевшей от пота груди, под ребрами белел шрам. Женщина широко раздвинула ноги. Юноша встал между ними и принялся в ритме танца совершать вполне недвусмысленные движения, хотя брюки его были застегнуты, да и женщина пока не расставалась с юбкой.

Не много ли мне на сегодняшний день? Они что здесь, ничем другим не занимаются? — подумала она и чуть было не сказала этого вслух, но тогда Уидлер не отстал бы до утра, утверждая, что он теперь всю ночь спать не будет и ему жизненно необходимо узнать, чего именно она уже успела насмотреться в Рио. И ей пришлось бы не только рассказывать, но, глядишь, и показывать, причем простым показом он бы не удовлетворился. Не из похоти, а из чистого любопытства, но ей едва ли было бы легче от этого.

— Это танец, — сказал ей на ухо Уидлер, заметивший, что губы ее дрогнули, а руки порывисто охватили плечи. Так, со скрещенными руками, злая, недоумевающая, она была прекрасна и почти трогательна, как разъяренная Диана во время оргии, — девственница на пиру чужого позора.

— Что — и это?

— Ну разумеется. Они движутся в ритме музыки. Имитируют жизнь во всех ее проявлениях. Разве это не называется танцем?

Сказала бы я тебе, как это называется, подумала Эмили. В ней закипало раздражение. Ей опять вспомнилась фраза насчет клубники со сливками и червей. Если рыба любит червей, нечего предлагать ей клубнику со сливками. Если тебе это все — бальзам на душу, то мне сплошное отвращение, стыд и неловкость.

Она не знала, как здесь себя вести. А веселье, кажется совсем ударило в головы присутствующим. Уидлер наблюдал за происходящим без особого интереса, — скорее с каким–то энтомологическим любопытством.

— Стой, — спохватился он. — Главное–то я забыл!

Он достал из кармана серебряную полумаску и осторожно надел на Эмили. Она не сопротивлялась, лишь подняла на миг пальцы к вискам и тотчас безвольно опустила. Уидлер взял ее руку и поцеловал.

— Ничего особенного не происходит. Но здесь ведь все притворяются. Ты притворяешься, что тебе не нравится, они все притворяются, что им нравится. Маскарад как маскарад!

Эмили видела в прорези полумаски чуть хуже и чуть меньше, чем раньше. Чувство опасности и брезгливости боролось в ней с любопытством, ощущением сладкой, запретной новизны. Она вздрагивала, щеки ее горели. Она тряхнула головой и подошла чуть ближе к толпе танцующих. Девушка на столе уже скинула юбку. Трусики — два треугольника ткани, связанные чуть различимыми тесемками на бедрах — вот и все, что на ней осталось. Она стонала, откидывалась назад, охватывала бедра юноши ногами, раскачивалась на столе взад и вперед. Ее партнер — пока еще, надеялась Эмили, партнер по танцу — уперся руками в край стола и смешно вращал ягодицами. Эмили хихикнула, но, ободрившись ее улыбкой, к ней устремился исключительно волосатый брюнет, похожий на Габриэля Гарсиа Маркеса — и такой же безумец, мелькнуло в ее голове. Ей менее всего хотелось быть здесь «своей» и было множество шансов стать «чьей–то», а это уж было совсем за гранью добра и зла. Она стерла улыбку с лица, как писали в одной старинной балладе, и отвернулась. Разлетевшийся было брюнет промчался мимо и ухватил кого–то рядом стоящего.

На соседних столах пока еще ничего особенного не происходило, если не считать того, что бутылки, тарелки, бокалы летели с них с чудовищной силой. Интересно, подумала Эмили, тут такое каждый вечер? Трудно себе представить что–нибудь гаже. Им что, настолько нечем жить? Или просто деньги некуда девать? Видимо, мир действительно сошел с ума и пресытился до такой степени, что только подобные безумные развлечения могут еще довести этих людей до экстаза. Так извращенец, о котором она читала в одной из газет, — бедный, невинный извращенец, — не мог испытать оргазма, пока не получал при поцелуе изо рта в рот виноградину, которую до этого раскусила возлюбленная. Так и они: испытав все, пресытившись всем, они тратят жизнь в расчисленном, предусмотренном, тщательно спланированном буйстве. В этом была глубокая фальшь. Изначальная. Та, темная, дикая, туземная страсть, которую она видела сегодня в заброшенной гостинице, не имела ничего общего с этим буйством избранных и допущенных. Тем двоим ничего не нужно было, чтобы почувствовать страсть, нежность и восторг. Этим нужно бесконечно долго себя заводить, искать тончайшие ухищрения... Как хорошо, что она сберегла свое чувство, не пресытившись, не доведя себя до отчаяния и отупения! Теперь она сможет себя, нерастраченную, девственную, отдать сполна настоящему чувству — а не первому встречному, как хотят отдаваться эти женщины здесь...

Так думала она, глядя на мелькающую перед ней пестроту. Что говорить, это была красивая пестрота. Это была славная музыка, и в первое время Эмили сама хотела отдаться ритму, закружиться со всеми. Но сейчас... Сейчас это прошло. Осталась тоска, отвращение, ощущение своей тут неуместности. Она повернулась к Уидлеру, чтобы попросить его уйти. Она испытывала сейчас почти нежность к той паре за столом, о которой они говорили. Пусть они по-своему жалки, несчастны, даже смешны, но они честнее и чище этого маскарада, и хорошо, что они не пошли сюда. Эмили хотелось опять сидеть в ресторане с Уидлером, разговаривать с ним, поражаться тому, как он чувствовал и понимал все тайные струны ее существа, — даже неясные ей самой, скрытые от мира. Он так понимал ее, как никто никогда! — он не сможет сейчас не понять ее...

Дрожа, она огляделась. Уидлера рядом не было. Вдруг огромный мужлан в темном — знакомом, знакомом! — костюме кинулся к ней, занес над ней лапищи, картинно выждал секундную паузу и с идиотским ревом опустил их на ее обнаженные плечи...

— Вон! Вон! Прочь отсюда! — взвизгнула она, вырываясь. Путаясь в платье, она побежала вверх по ступенькам, ее голые стройные ноги мелькали в разрезе платья, и за ней увязался брюнет, похожий на Маркеса. Он был уже изрядно пьян, и Эмили пнула ногой незадачливого кавалера, попав аккуратно под коленку. Брюнет взвыл. Медведь наблюдал с любопытством и, казалось, одобрительно.

Выбежав на улицу, Эмили скинула полумаску себе под ноги и стремглав бросилась бежать по мостовой, мокрой после недавнего дождя и отсвечивающую загадочным голубоватым светом.

Первое, что она увидела, проснувшись, был Уидлер.