Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

— Если ты хочешь меня, — тихо сказала Эмили, — иди сюда и обними меня.

— Я могу пойти в любой дорогой ресторан, — словно не слыша ее, сказал Уидлер. Он стоял спиной к ней, у открытого окна. Балкон был распахнут, кричали чайки, с пустынного пляжа доносились крики чаек, она проспала до вечера, и багрово-красные отблески легли на пол. — Могу сидеть за своим собственным столиком, за который, кроме меня, никто не сядет, если я этого не захочу. Даже когда меня нет в ресторане. Но я не могу проглотить свою чертову жратву!..

— Просто протяни руку, — сказала Эмили. — И дотронься до меня.

Они поменялись местами. Теперь она просила его дотронуться до себя. А он молчал.

Она расстегнула мужскую сорочку и сбросила на пол. Сняла лифчик. Кинула на стул у стены. Расстегнула мужские брюки, в которых заснула.

Он оглянулся.

— Прости, — сказал он. — Мне жаль разочаровывать тебя окончательно. Но я уже не умею иначе.

— Дотронься, — сказала она с незнакомой ему властностью. И одновременно было в глазах ее детское настойчивое бесстыдство. Она поманила его пальцем. Потом осторожно стала водить тем же пальцем вокруг своего левого соска.

Вдруг ей стало зябко. Она снова надела сорочку.

— Извини, — натянуто улыбаясь, сказал Уидлер. — Я просто боюсь, что ты исчезнешь.

— На самом деле ты всего-навсего не можешь этого сделать, — сказала Эмили. В ее голосе не было ни презрения, ни насмешки, ни вызова. А только бесконечная, невыразимая печаль и горечь.

Он рванулся к ней, неудержимый и стремительный. Принялся целовать в затылок, грудь, шею. Обхватил ее крепкими горячими руками. Стремительно скинул с себя все. Она ему помогала. Пальцы ее были холодны и непослушны. Она прикасалась к своему телу, как к чужому.

...Но будем лучше говорить о прозе.

Что может проза? Чему она способна научить, чем развлечь, чем порадовать? Проза — всего лишь инструмент познания мира. Одним из многих. У нее, конечно, свое пространство, свои пейзажи, рельефы, повороты дороги... Но она не может никому ничего вдолбить. Вообще говоря, ее единственная задача, как ее понимает всякий честный автор, — это пояснить читателю, что он не один такой. И, может быть, ему еще будет хорошо-хорошо-хорошо... хорошо... хорошо…

Да, вот и это, как видим, можно передать средствами прозы.

— Опытный ты, — сказала ему Эмили.

— Да, — сказал он, — ты тоже ничего. Ты все чувствуешь.

Они помолчали.

— Слушай, — сказал Уидлер, — а я прочел у Рут... как ее? Ну, я не помню фамилию... Еще книжка посвящается Биллу, мы с ребятами все думали — ну и мужик же, наверное, этот Билл! Там так подробно написано, как искать клитор, там даже написано, что клитор — это такой странный зверек, он где–то там всегда прячется... Нет, тебе со мной правда было хорошо?

— Правда, — тихо сказала Эмили.

— Ну, спасибо. Правда. Так вот, я до сих пор, знаешь, как–то не очень хорошо его себе представляю. Иногда сразу нахожу, а иногда рыщешь, рыщешь, не находишь...

— Ты его сейчас разве не почувствовал? — улыбаясь, спросила Эмили голосом старшей.

— Нет, ну почувствовал, конечно... но не так чтобы очень.

— У меня он небольшой, — сказала Эмили. — Сейчас поищем. Давай лапу. Почему лапа холодная? Вот так...

Она поцеловала его руку, потом осторожно проводила ее в нужном направлении.

— Вот. Чувствуешь?

— Какая прелесть! — сказал Уидлер. Потом осторожно провел влажным пальцем по губам Эмили.

...Но будем лучше говорить о прозе.

Конечно, проза еще никого не удержала от злодейства, никого ничему не научила, никого не сделала чище, светлей, умней и прочая. Но зато она способна энергетику авторской личности передавать усталому читателю. Она черпает эту энергию ниоткуда: из столкновения двух сил, двух сюжетов, двух далеких друг от друга слов. Патетики и иронии. Но именно этим она делает читателя лучше!.. чище!.. лучше!.. чище!.. лучше!.. ч и щ е... Уф…

— Слушай, — сказал Уидлер. — Ты не думай, я не думаю, что ты мне отдалась за купчую.

— Забудь ты, — сказала Эмили.

— Ты не устала?

— Что ты, мне так хорошо.

— Мне тоже, — сказал Уидлер. — Я закурю, а?

— Конечно.

— Слушай, а это ничего, что я не предохраняюсь?

— Вообще сейчас опасный период, но ты делай, как тебе лучше. Мне же тоже от этого лучше.

— А тот ублюдок...

— Не бойся. Он вовремя выдергивался.

— Говорят, вредно.

— Ну вот, видишь.

— Слушай... А период правда опасный?

— Успокойся, я не собираюсь шантажировать тебя ребенком.

Уидлер приподнялся на локте.

— Надо ли понимать, что ты не хочешь за меня замуж?

— Нет, ни замуж, ни детей я сейчас как–то не планирую.

— Но ты же любишь семейственность!

— Но я еще молода. Карьера не сделана, на ногах я не стою толком...

— Какая карьера! Я куплю тебе прекрасный дом, питание в лучших ресторанах, одежда от кого захочешь, хоть с плеча Пьера Кардена...

— Мне это все уже предлагали.

— Кто?!

— Тот ублюдок.

— И ты что?

— Согласилась, конечно.

— Нет, серьезно. Ты совсем не хочешь за меня замуж?

...Но будем лучше говорить о прозе.

В отличие от поэзии, проза не знает ограничений. Ни тематических, ни формальных. Она касается чего угодно и не связана законами размера и рифмы. Но у прозы свои законы. Она избегает прямых указаний. Настоящая проза любит намеки, тайные параллели, ходы, выкрутасы, фигуры умолчания. И пока она отвлекает читателя, позволяя пробегать одно, сосредоточиваться на другом, увязать в третьем, перескакивать через четвертое, блаженно мечтать на пятом, — герои ведут себя, как хотят, живут своей жизнью, занимаются, чем только сочтут нужным, потому что они совершенно свободны! свободны! Свобод-ны!..

— Слушай, — сказала Эмили. — Мне с тобой так хорошо... Говорят, если двоим слишком хорошо в постели, значит, они будут скандалить. И только в кровати им будет хорошо, а все остальное их будет тяготить, и они не решаться разойтись из–за этой кровати и своего страшного взаимного тяготения, и будут вечно мучить друг друга...

— Глупости, — сказал Уидлер, уже сонный и совершенно счастливый. — Это все чушь. Это неудачники выдумали, как и большинство других легенд. О пользе и необходимости страдания, о вреде и невозможности счастья... Эта совместимость — просто показатель другой, универсальной совместимости. Решительно во всем, вообще, понимаешь? То есть, например, пастушку тянет к герцогу, а принцессу — к свинопасу. Это ведь не значит, что герцог и принцесса развратны и не пожалеют для удовлетворения своих скотских интересов ничего — ни репутации, ни денег, ни чести и происхождения? Конечно, нет! Это просто значит, что ими движет не похоть, а нечто большее. Что и сближает их с объектом стра-а-асти, — Уидлер зевнул блаженно, — даже если у них нет ничего общего. Внешне. В образовании там, в достатке, в уровне интеллекта, как там у вас в университете это еще называют. Взять тебя: красивая, богатая девушка. Свой отель в Бразилии. Кстати, ежели ты за меня выйдешь, он все равно останется твоим, только иногда советуйся со мной, ладно? Я тебя буду очень основательно и бесплатно консультировать. Так вот. Ты красива, богата, умна, окончила университет, семь языков плюс свой, очень красивый, гораздо более богатый, гибкий и выразительный. И я, грубый, необразованный, неотесанный мужлан. Что нас сближает? Родство душ!