Даша Полукарова - Ниоткуда с любовью

- И она собрала чемоданы. И когда она начала метаться — оставить нас или взять с собой, когда только подумала об этом… отец не разрешил ей забрать детей.

— Почему?

- Он не запретил бы ей, если бы она не сомневаясь, захотела взять нас. И потом, когда сказал ей: или остаешься, или забираешь детей с собой — всего лишь проверял ее. Но она не взяла нас сама.

- Может быть, она просто не хотела брать вас в ту неустроенную жизнь!

— Какой бы не была та жизнь — она никогда, даже потом, не сделала попытки вернуться назад, понимаешь? Даже увидеться с нами не хотела! Не позвонила, не написала ни строчки… У нее была для этого уйма возможностей.

Полина помолчала, глядя на высокие прутья забора.

- О чем ты думаешь? — спросил он настойчиво, будто ожидая ее одобрения или подтверждения чему-то.

Она пожала плечами.

- Думаю о ваших с отцом отношениях. Годами вы не могли прийти к согласию, постоянно ссорились, едва ли не до ненависти доводили друг друга, и вот сейчас он рассказывает историю о твоей матери — историю, из-за которой и испортились ваши отношения, и после этого ты… веришь ей.

- Просто… наверное, ему нет смысла врать мне здесь, понимаешь? Незачем придумывать такую запутанную историю — если бы он хотел, он бы отправил меня к матери еще очень давно. А если бы она хотела, она всегда могла бы вернуться за нами, хотя бы позвонить! Но она не сделала ни одной попытки. И сейчас… выходит, что я только-только начинаю узнавать своего отца.

- Везет тебе.

Она слишком сильно отводила взгляд, слишком прятала глаза, слишком натягивала шарф — Родион не выдержал и бросил в нее горсть желтых листьев. Она отвернулась, вскрикнув, но на губах ее Родион заметил быстро промелькнувшую улыбку. Тень улыбки прежней Польки, но Расков все равно засчитал ее за хороший знак.

- В конце концов, — ставя точку в их разговоре, заметил он, — я только сейчас задумался, что никогда не хотел найти ее. Столько лет упрекал отца — и ни разу, хотя бы, чтобы доказать себе, что он неправ… Вот Машка, например, у меня перед глазами был ее пример, а ведь она столько лет подряд пыталась найти отца, собирала какие-то доказательства, выяснила, что он уехал в Европу, нашла его адрес. У меня ни разу не появилось подобное желание. Все-таки… дети не должны искать подтверждения родительской любви. У них даже мысли такой не должно возникать.

Они поднялись по ступенькам, он открыл перед ней дверь.

- И когда ты успел так помудреть? — тихо поинтересовалась Полина.

Вика еще не закончила, хотя от Паганини давно уже перешла к Григу. Глаза ее были полузакрыты, как и всегда в такие минуты, и Полина искренне ей завидовала. Как будто она перемещалась в иную Вселенную, где боль и тоска были настолько абстрактными понятиями, что растворялись от волшебного прикосновения к скрипке. Полина знала совершенно точно — боль не растворяется. Как не растворяет ее снотворное, не растворяют слезы, не растворяет музыка. В такие моменты душа твоя зависает между небом и землей, и парит, парит там в невесомости. Но невесомость заканчивается и вместе с ней приходит отрезвление.

- Все, — неожиданно хлопнул по столу вошедший в комнату отец. — Мы уезжаем.

Полина с Родионом так и замерли на пороге. Вика оборвала свое соло на резкой ноте и повернулась к мужу.

— Куда?

- Я беру нам троим путевки. Польша. Отель. Две недели. — И добавив, обозрев каждого человека в комнате. — Просто… я не могу видеть, как мы и дальше замуровываем себя в доме.

Полина и Вика неожиданно переглянулись. И утопили растерянность в своих взглядах.

Вряд ли они были готовы к реальной жизни.

Вечером на кухне Родион просил не забирать Полину. Он объяснил все честно и правдиво. Он предъявил все возможные аргументы ее отцу, пока мать и дочь вяло ковырялись в тарелках в пустой столовой. Он уверял, что даже смени она двадцать Польш, всем вместе им не выйти из этого состояния скорби.

Отец Полины слушал-слушал, а потом недоверчиво хмыкнул.

- Интересно и складно ты говоришь, Родион… Вот только не будет ли хуже, если она останется здесь одна? Даже если нас не было, всегда была Нина… — голос его пресекся, но он справился и выплыл на нужную интонацию. — Честно говоря, не могу похвастаться тем фактом, что воспитал их обеих. По крайней мере, после 14 лет.

Он помолчал, задумчиво качая головой, а потом неожиданно добавил (хотя Родион уже и не ждал от него ответа):

- Забавно, что вам с Полиной пришла эта мысль в голову одновременно. Она тоже просит оставить ее в доме.

- Просит?

— Да. Я и не думал разрешать, пока… — он красноречиво посмотрел на Родиона.

- Да. — Ответил тот. — Понятно.

- Ну еще бы, — усмехнулся глава семейства и вышел, похлопав Раскова по спине и оставив его в достаточно смятенных чувствах.

* * *

Иногда его будто волной толкало в грудь, он делал судорожное дыхательное движение и пытался понять, зачем все это делает. Почему, несмотря на ее равнодушие (вполне понятное), ее попытки показать, что она ни в ком не нуждается и особенно в нем, почему он продолжает нянчиться с ней, забывая о своих делах, проблемах, планах, почему он даже толком ни разу за последний месяц не задумался о своей жизни серьезнее, чем как о малоприятной и неволнующей его вещи.

Ответы напрашивались сами собой — и разные, но все увиделось несколько иначе, когда он набрел в гостиной на их старую фотку: обоим лет по 13–14, взгляды независимые, сидят плечом к плечу, закинув ноги на впереди стоящий стол или стул… У него волосы немного светлее, чем сейчас, а она — темная, еще не успела перекраситься, хоть до этого и недалеко. В остальном — почти никаких отличий. Он перевел взгляд на фотографию, которая стояла рядом, и перестал улыбаться. Нина и Полина стояли рядом и обнимали друг друга за плечи. Странно, почти невероятно похожие внешне.

Неужели и он начинает жить жизнью Полины, как она жила жизнью своей сестры, ее интересами, мечтами и даже ссорами с ней? Нет…

— Мы мало изменились, — проговорила она, стоя за сего спиной.

— Нет, — он обернулся. — Изменились. Изменились, хоть тебе и хотелось бы, чтобы это было не так. Мы выросли.

Она отступила на шаг, покачала головой.

- Сомневаюсь.

— Мы выросли, Полька. Ты больше не Полли, так же, как и я больше не Рудик. Признай это, наконец.

- Не хочу, потому что это не так, — твердо сказала она, но взгляд ее лгал.

Родион отставил фотографию, сделал шаг ближе.

— Признай, что пришла пора задавать вопросы себе, а не мне, родителям, Штроцу, Нине.

- Прекрати! — крикнула она судорожно. — Мы же договорились!

- Мы с тобой? Я же актер, я могу лгать совершенно искренне, веря в свою ложь.

Она рассмеялась нервно.

- Бред какой! Еще один стереотип, который ты всегда презирал!