Ульяна Соболева - Лабиринт

Санитар бутылку коньяка притащил.

— Что за ночная без бухла, девочки? Пока кикиморы нет — можно разгуляться.

— Смотри, утром придет нежданно-негаданно, и будешь ты потом не санитаром, а дворником, Коля.

— Ну, конспирация, девочки. Я коньячок в бутылку из-под пепси перелью. Тащите стаканы. А ты, Воронова, опять не с нами?

— Не пью я, Коля.

— Что такое? Больная?

— Нет, здоровая. Не хочу просто.

— Или с нами брезгуешь? Слыхал, ты из столицы прикатила. Может, Наталье позвонишь, сразу заложишь? Вы там с ней вась-вась, да?

— Ты пей, Коля, пей. Не заморачивайся.

Я б выпила. Даже больше, я б нажралась сейчас до чертей, чтоб не думать ни о чем. Только не могу я. Не здесь.

Вышла на лестницу, сигареты в кармане халата нащупала — у кого-то из пацанов днем отобрала. Повертела пачку в руках.

"Ты не куришь, ты забыла?"

Медленно достала сигарету, сунула в рот, чиркнула спичкой, но не прикурила — услышала сдавленный плач. Словно кто-то в подушку рыдает. Я дунула на спичку, спрятала сигарету обратно в пачку и пошла на звук.

Когда я зашла в палату, девчонка тут же перестала плакать, она вжалась в стену и притихла. Прикрыв за собой дверь, я не стала к ней подходить, а села на стул у стены. Странно. В отдельную палату поместили, и это при том, что некоторым места и в коридоре не хватает. Несколько минут я молчала, ожидая, когда она посмотрит на меня, но девочка не оборачивалась. На вид ей было не больше четырнадцати-пятнадцати. Худенькая, хрупкая, и волосы темные по спине вьются.

— Страшно? — тихо спросила я и сердце сжалось. На меня саму похожа. Словно вижу себя со стороны.

Она не ответила, только одеяло натянула на голову.

— Знаешь, страхи — это нормально. Все люди боятся. У каждого есть свои чудовища. И они растут вместе с нами. Говорят, что взрослые не испытывают ужаса перед демонами из темноты, но это ложь. Ведь чем старше становишься, тем взрослее и страшнее сами демоны, тем они более реалистичны.

Она не отвечала, но слушала меня. Я видела, как постепенно выравнивается ее дыхание.

— Но я точно знаю, когда рассказываешь о своих страхах, они перестают быть настолько ужасными. Потому что ты ими делишься с кем-то другим, и он забирает половину себе. Ты можешь поделиться со мной.

— Иногда они убивают… — прошептала она очень тихо, но я услышала.

— Если боишься — да, убивают, — ответила ей шепотом.

— Нет… они убивают тех, кто рассказывает.

Я почувствовала, как по коже поползли мурашки.

— Если ты расскажешь о них, то мы можем бороться с ними вместе.

Она усмехнулась… Это было жутко — услышать этот смешок в темноте. Так смеются не тогда, когда весело. Так смеются, когда уже ни во что не верят.

— Думаете, вы самая умная? Придете, пожалеете, скажете идиотские слова о страхах, и вам все расскажут, а вы поставите где-то галочку, что утешили несчастного ребенка? Вам плевать. Всем плевать. Не притворяйтесь.

Она повернула ко мне бледное лицо, наполовину закрытое растрепанными темными волосами.

— Что вы знаете о страхе? Убирайтесь отсюда. Оставьте меня в покое, — она не кричала, шипела, как перепуганный зверек, который отчаянно пытается защищаться, нападая.

— Тебя кто-то обидел? — увидела на ее плече кровоподтек, и она тут же поправила ночнушку.

И снова этот смех, вместе со сдавленными рыданиями. Надо будет поговорить с Натальей Владимировной и отправить девочку к психологу.

— Расскажи мне. Может быть, я смогу защитить тебя. Если молчать, то ничего и никогда не изменится.

— И так ничего не изменится. Они будут приходить и рвать на части, а потом дарить конфеты и пирожные, ленты и заколки, иногда кукол и деньги. Ничего не изменится. Убирайтесь вон.

Я судорожно сглотнула, а сердце забилось быстрее. Куклы… заколки… Девочки иногда получали такие подарки. После того, как…

Я встала со стула и сделала пару шагов к ней.

— А иногда они дарят новые платья, обещают, что это больше никогда не повторится, и если ты никому не расскажешь, то у тебя будет много новых платьев и вкусной еды… — все так же тихо, но она перестала всхлипывать и теперь смотрела на меня расширенными глазами, полными слез.

— Откуда вы знаете?

— А еще они всегда приходят ночью. Ты лежишь в своей кровати, укрытая с головой и слышишь шаги по коридору, думаешь: "Пусть это не за мной. Пусть сегодня кого-то другого." А утром… утром ненавидишь себя, когда одна из вас приходит с пустыми глазами, в которых отражается желание умереть. Иногда ты прячешься под кроватью, сжимая пальцами вилку или нож и прикидываешь, как сильно сможешь ударить, когда тебя схватят… И иногда ты думаешь, насколько сильно ты ударишь саму себя, чтобы больше не мучиться.

Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, и я видела, как дрожит ее подбородок.

— Они увели тебя, да? Пришли ночью и увели, а все молчали и так же трусливо прятались, делали вид, что спят.

— Уходите, — прошептала она, и я видела, как в полумраке блестят ее мокрые от слез щеки.

— Они били тебя. Он бил. По голове… или головой о стену, когда…

— Уходите. Немедленно уходите.

Но я не ушла, я села рядом с ней на кровати и резко прижала ее к себе. Очень сильно и грубо, к своему плечу, поглаживая по голове, она вырывалась, а я держала, пока она не затихла.

— Я была там… Я слышала, как они приходят… Я считала тех, кто не вернулся. Мы больше не будем молчать. Слышишь? Мы должны рассказать и уничтожить их всех. Я могу помочь тебе. Сейчас уже могу. Ты только не бойся больше. Главное — не молчи.

Она не вырывалась, только сильно вцепилась в мои плечи, до боли. А мне казалось, я уже и не с ней говорю, а сама с собой.

— Мы заставим их пожалеть об этом. Посадим каждую мразь за решетку. Каждую, кто считает себя в праве нас калечить, а потом дарить кукол и конфеты. Ты только не молчи больше. Я утром расскажу Наталье Владимировне, и мы придумаем, что делать дальше. Никто не позволит тебя обидеть. Ты мне веришь?

Я гладила ее по голове и смотрела в темноту, думала о том, что и сама трусливо молчала годами, что за все это время ничего не сделала и ничего не изменила. Сбежала от этих страхов и решила, что больше никогда не столкнусь с ними лицом к лицу. Я обрекла остальных на тот же Ад, но уже после меня.

Уложила ее на подушки, укрыла одеялом и сидела рядом, пока она не уснула, а потом пошла в ординаторскую. Утром поговорю с Натальей. Пусть с девочкой поработает психолог, пусть осмотрит гинеколог. Если все правильно записать, то я смогу начать свою войну с этими тварями, которые испаршивели нам детство.

От усталости кружилась голова и невыносимо хотелось спать. Сама не заметила, как уснула на узкой кровати под разговоры медсестер, которые все еще сидели за маленьким столом у окна.