Ульяна Соболева - Я тебя не знаю

– Ну что? Так и будешь висеть?

– Закрой глаза.

– Закрыл.

– Не врешь?

– Не вру.

Через секунду почувствовала его плечи у себя под босыми ногами. Взобралась на насыпь и резко обернулась. Он смотрел на меня снизу-вверх и смеялся.

– Я люблю белый цвет.

– Ты же обещал! – стиснула кулаки и задохнулась от ярости.

– А я сдержал свое слово, просто ветер… я и сейчас их вижу, – подмигнул мне, и я тут же придавила юбку к ногам, – в восемь буду ждать тебя здесь.

– Я не приду.

– Придешь. Долги надо отдавать. До вечера, Снежинка.

А в его магнитофоне хрипловатым голосом солистка Roxette повторяла и повторяла припев:

– Жень, так что – сходим? – Славик выключил музыку, и меня тут же выдернуло из прошлого и окатило ледяной волной реальности.

– Славик, давай сначала разберемся со всем этим. Кирилл все же мой муж.

– Бывший, разве нет?

Я не хотела говорить, что так и не подписала бумаги о разводе, я просто сказала то, что должна была сказать и положить конец этому спору с самого начала.

– И отец моих троих дочерей. Ты ведь понимал, что он никуда не денется из моей жизни, даже несмотря на развод.

– Хорошо, не злись. Просто я думал, что мы можем потом съездить поужинать и ко мне… я так соскучился, – он положил руку мне на колено, а мне захотелось её немедленно сбросить. Никогда не стоит заводить отношения ради утешения, никогда вообще не стоит заводить отношения, если вы этого не хотите. Самое адское бремя – притворяться и терпеть то, что тебе терпеть совершенно не хочется.

– Славик, я давно хотела сказать и не…

– Молчи. Я знаю, что ты хотела сказать, – он вцепился в руль двумя руками и снова уставился на дорогу, – дай этому шанс. Нужно время, и нам хорошо вместе. Я не давлю. Точнее, я не буду давить. Обещаю.

Я тяжело вздохнула. Да при чем тут давить? И нам вовсе не хорошо вместе. Ты был моей жилеткой, в которую я плакалась, когда мне было плохо, а на самом деле меня просто передергивает от мысли провести с тобой больше, чем полчаса, и преданность твою собачью выносить, чувствуя себя обязанной и виноватой. Пользоваться тобой и потом не знать – куда б тебя деть, чтоб не ныл и на глаза не попадался. Но, конечно, ты в этом не виноват. Это я сволочь… а ты просто попался под руку. И, если честно, я бы точно без тебя с ума сошла. Мне нужен этот твой взгляд и любовь навязчивая. Пока нужны. А дальше не знаю, что я с этим буду делать.

Всю оставшуюся дорогу мы молчали. Славик сделал опять музыку громче, а я думала о том, как там дети сами? Если Лиза проснется и начнет плакать? Она же по ночам приходит всегда ко мне. Я написала Алисе сообщение, проверить – спит ли она. Ответное сообщение пришло через секунду.

«– Не сплю. Думаешь, я теперь усну?

– Ложись у меня в спальне, если хочешь. Загляни к Лизе, пожалуйста. Укрой ее, если раскрылась.

– Я уже укрыла обеих и сериал смотрю. Ты напиши мне, что с ним все в порядке, когда приедешь, хорошо?

– Хорошо, лошадка, напишу.

– Я не лошадка.

– Ты моя рыжая лошадка, и я люблю тебя.

– Фу, мама…

– Ты меня не любишь?

– Ну хорошо, я твоя лошадка. И я тоже люблю тебя».

Улыбнулась невольно. Даже в шестнадцать дети остаются детьми. Да, я никогда от нее ничего не скрываю. Алиса достаточно взрослая, чтобы я была с ней честной, возможно, именно поэтому она честна со мной. От детей мы получаем только то, что отдаем им сами. Они наше полное зеркальное отражение во всем.

– Мы почти приехали. Дыра редкостная. Как его сюда занесло?

– Не знаю. Вы же работали раньше вместе. Может, какой-то проект?

– Нет… ну или это что-то новое, о чем он мне не рассказывал.

Позже окажется, что мой муж вообще никому и ни о чем не рассказывал, а точнее, каждый знает о нем ровно столько, сколько он позволял, чтобы о нем знали.

Славик вырулил к трехэтажному серому зданию, припарковался у входа. И меня снова начало трясти, как в лихорадке. С мужем я не общалась очень долгое время. С глазу на глаз. За исключением его приезда ко мне неделю назад, когда привез бумаги о разводе.

«– Даже так? Соизволил лично привезти?

– Мой адвокат сказал, что так лучше. Ты можешь сказать, что ты их не получала.

– Боишься, что я не отпущу тебя? Не льсти себе, Авдеев. Это я тебя выгнала.

– Ну мало ли, может, ты передумаешь, ведь теперь у тебя не будет столько денег на себя любимую.

– То есть ты считаешь, что я жила с тобой из-за денег?

– Ну или потому что было удобно. У тебя же все по расписанию. Все как надо. Ты дни для секса тоже обводила в цветной кружочек, как и другие запланированные мероприятия? Ооо, Анисимова, может, ты и развод запланировала? Нашла себе другого спонсора побогаче? Хотя кто на тебя позарится такую.

– Какую?

– Никакую. Просто никакую».

Я тогда его ударила по щеке и вытолкала за дверь, а потом долго сидела, прижавшись к ней спиной, и смотрела в одну точку. Вот теперь это действительно конец. Раньше он никогда не позволял себе так говорить со мной… и еще раньше я не видела в его глазах вот этого выражения. Знаете, как у чужого человека на улице, с которым вы повздорили, когда он хочет задеть вас побольнее, потому что вы ему никто, и если вам станет больно, то он победил. Это было больнее его измены. Это было больнее всего, что произошло за все годы, что я его знала.

В квартиру он раньше не поднимался. Всегда ждал детей в машине. Со мной договаривался о чем-то в письменном виде, и иногда я подозревала, что он это делает специально, чтобы сохранять переписку для своего адвоката. Самое мерзкое, что я не понимала – зачем. Ведь я никогда не угрожала ему тем, что не позволю видеться с детьми. Я не возражала, когда он решал, что заберет и что оставит. Мне было все равно. Я просто оглохла и онемела после его предательства. Он отобрал у меня жизнь. Что может быть страшнее и ценнее в сравнении с этим?

Наверное, меня убивало то, что Кирилл даже не пытался спасти наши отношения. Мы больше ни разу не говорили об этом. Только в тот день, когда выгнала его из дома, и с того самого момента я больше не узнавала этого человека.

Я пыталась звонить, но мне всегда отвечала его секретарша. Он сменил номер телефона, и нового, его личного, я теперь не знала. Когда я все же дозвонилась ему в офис, чтобы спросить насчет нашего общего счета в одном из банков, он сказал, что больше не желает со мной разговаривать, и теперь, если мне что-то надо, я могу ему написать, когда будет время, он ответит. И я не знаю, чего я не могу простить ему больше – измены или вот этого равнодушного презрения, будто действительно избавился от опостылевшей собачонки. Ничего не могу простить… и, наверное, никогда не смогу. А он… он и не просил его прощать.