Наталия Кочелаева - И в горе, и в радости

В окнах комнаты, где жила когда-то Егорушкина несчастная мать, такая же брошенная им, как теперь Наташа, и в самом деле горел свет, двигались, как рыбы в аквариуме, призрачные силуэты. Но рассмотреть что-либо, конечно, было невозможно. Квартира располагалась на высоком втором этаже. Только раз Наташа заметила в окне фигуру соперницы — она вешала шторы. Подумать только — вешала шторы! Обживалась!

Когда в магазин нежданно-негаданно нагрянула хозяйка Александра Леонидовна, Наташа сориентировалась в ситуации моментально. Еще пока составляла букет для подруги какого-то молодящегося придурка, она все просчитала и приняла решение. Разумеется, Морозова пришла просить для своего будущего зятька свободы. Может быть, даже не просить, а требовать, чтобы Наташа дала Георгию Кареву развод. Повела себя хозяйка очень умно, хоть и непонятно — сделала вид, что не узнала Наташу. Или и вправду не узнала, ожидала увидеть за прилавком толстуху в очках? Но Наташа ее одернула, обратила на себя внимание невинным детским вопросом. И про мужа упомянула вскользь, очень кстати — пусть знает, что Наташа не намерена отказываться от своего единственного… Задаром.

Александра Леонидовна глазом не моргнув проглотила эту пилюлю. Пригласила Наташу на чай вечерком! Понятно, не в магазине же разговаривать в присутствии двух продавщиц, сверхлюбопытной директорши, уже показавшей острый носик из дверей своего кабинета, и покупателей, которые могут в любой момент прийти!

И Наташа решила твердо: если уж Егорушку не вернуть, то пусть Кире и ее мамаше он обойдется как можно дороже. Такой своеобразный обмен: семейное положение меняю на холостое. С доплатой.

И вот теперь ее ожидало такое потрясение. Наташа смотрела на Александру Леонидовну опустевшими глазами, которые сейчас благодаря стеклянному блеску линз, васильковому оттенку и неподвижности здорово смахивали на глаза пластмассовых кукол времен детства Морозовой-старшей.

Кира сбежала из дома! Наша послушная овечка улизнула с любовником от авторитарной мамаши, которая всю жизнь ее на поводочке водила! И тут Наташа снова проявила завидную реакцию и хватку. Она сообразила: если она сейчас сдаст явку на Васильевском острове, переполошившаяся мамаша, вероятнее всего, унесет оттуда Кирочку в когтях, и очень далеко. Варианты простираются от домашнего ареста до скоропалительного отсыла бедняжки на один из тех райских островов, которые так любит Наташа! Это раньше согрешивших дочерей в монастыри запирали, а теперь их отсылают на курорты. Кому средства позволяют, конечно. Разлучница отправляется на райский остров или садится под домашний арест, чтоб неповадно было уводить чужих мужиков, а Наташа ласковой лисичкой подкрадывается к Егорушке. Теперь она будет умнее. Никаких пьяных истерик и горьких упреков! Красота, благородство, сдержанная страсть и гордая нежность! Она завоюет его обратно — он же ее муж, наконец!

Воодушевившись идеей возвращения супруга к попранному семейному очагу, Наташа не без удовольствия съела пирожок, запила глоточком чаю, промокнула губы прохладной льняной салфеткой и сказала:

— Вы зря так расстраиваетесь, Александра Леонидовна.

— То есть? — насторожилась Александра. В этой фразе она, как и следовало ожидать, услышала не одно утешение — успокойтесь, мол, не принимайте так близко к сердцу, — но и колюченький намек. Наташа, девочка себе на уме, явно знала больше, чем можно было предположить.

— А то, что я знаю, где Кира. Ваша доченька сбежала с моим мужем. Нечего сказать — хороша подруга… Да вы не плачьте, Александра Леонидовна. Я вам дам адрес. Главное, увезите от него ваше сокровище, а там я уж как-нибудь разберусь. Хотя, конечно, я вас понимаю. Никто такого от Кирочки не ждал…

Александра плакала и не чувствовала, что плачет. Крупные слезы катились по щекам, повисали на подбородке, падали и оставляли некрасивые темные пятна на белоснежной скатерти.

«Переживает, что дочурка ее так кинула», — сообразила Наташа. Тут можно было бы со вкусом поделиться друг с другом соображениями о том, как Кира могла так поступить с матерью и единственной подругой, какая именно она зараза и как двум умным и опытным женщинам разрешить эту ситуацию без дополнительных потерь. Но Александра Леонидовна, несмотря на все утешения и увещевания (к Наташе присоединилась еще и Галина Леонидовна), продолжала тихо плакать и к дальнейшей беседе была явно непригодна. Поэтому Наташа наскоро начертила адрес на поданной Галиной бумажке и поспешила проститься, пообещав звонить. Теперь оставалось только набраться терпения и ждать, когда беглянка будет водворена на свое место, обеспечив Наташе свободу маневра. Вероятно, отплакавшись, мамаша тут же кинется на Васильевский остров, захватив с собой в качестве поддержки тетю Галю!

Но тут Наташа просчиталась. Александра никуда не поехала, просто физически не смогла. Сжав в кулак заветную бумажку с адресом, который она заучила наизусть — Васильевский остров, улица Нахимовцев, дом 16/7, квартира 3, — она заснула каменным сном смертельно уставшего человека.

Ошиблась Наташа и в том, что касалось отношения Александры к беглянке дочери. Не испытывала та ни горечи, ни обиды, ни материнской ревности. Только величайшее, ни с чем не сравнимое облегчение. Кира нашлась. Она не попала под машину, не стала жертвой похищения, не была увезена в питерские страшные болота маньяком-потрошителем. Она жива, ее можно увидеть в любой момент.

Дальше мысли Александры не шли. Сам факт присутствия Киры в мире живых наполнял ее такой огромной, ни с чем не сравнимой радостью, что она словно не помещалась внутри и выкатывалась наружу вместе со слезами. Она некоторое время плакала даже после того, как заснула…

«Мы шли по черной пустыне. Под ногами пересыпался, отвратительно скрипел черно-серый песок. Песок или пепел? Не знаю. Но во сне Кира была со мной. В этой жуткой пустыне среди черных барханов, под угольно-черным, совершенно беззвездным небом, она шла рядом и страдала от жажды и голода. И хотя я не могла ей помочь — я все равно была счастлива, что моя дочь вернулась и мы снова вместе, пусть даже в этом ужасном сне.

В пустыне бывают оазисы. Мы набрели на один такой — в бархатной зеленой траве пел неумолкающую песню ручеек, цвели небывалые цветы и порхали в кронах деревьев крошечные золотые птички. В кронах деревьев, сказала я? Нет, дерево было только одно. Невысокое дерево с могучим стволом, с гладкими, словно лакированными листочками, оно было увешано темно-багровыми плодами.

— Гранаты, мамочка!

Кира кинулась к дереву — я не успела ее удержать. Но эти плоды нельзя есть! Они растут слишком низко, слишком заманчиво, и в траве под деревом много паданцев, источающих тяжелый, приторный аромат. Они пахнут слишком странно, и в разлом лопнувшей кожицы видны не рубиновые зерна, а мертвая человеческая плоть.