Вера Колочкова - Три царицы под окном

Правда, веселым у него был лишь голос, лицо оставалось по-прежнему непроницаемым. Жестким и твердым, как суровая кирпичная стена. «Такого увидишь поздно вечером на улице, и впрямь шарахнешься, — тут же подумалось ей. — От такого лица любой пьяница вмиг протрезвеет и куда угодно дорогу забудет. Вон Коля сразу каким смирным стал, будто только на свет народился…»

— Ой, божечки ты мои-и-и… — тихо, на одной ноте, завыла Тамара, войдя в квартиру и оглядевшись вокруг. — Что он натворил-то здесь, посмотрите, люди добрые…

Иван, как единственный представитель всех «добрых людей», встал у нее за спиной, сочувственно покачал головой. Потом наклонился, поднял с пола отвалившуюся от шкафа дверцу, повертелся вокруг, отыскивая место, куда бы ее можно было прислонить. Под ногами у него что-то отчаянно хрустнуло, потом полоснуло лучом по глазам, отразившись в свете загоревшейся под потолком голой лампочки.

— Зеркало разбил… — посмотрев под ноги, прокомментировала Тамара. Потом подняла грустный взор к потолку, сощурилась на лампочку, произнесла на той же ноте: — И люстру мою новую куда-то дел, сволочь… Пропил, наверное… Я эту люстру пять лет берегла, только-только повесила. И шкафы вон все разворотил. Деньги искал, что ли?

— Тамара, я еще чем-нибудь могу вам помочь? — хмуро поинтересовался Иван, пристроив наконец дверь в промежуток между шкафом и диваном.

— Да чем тут поможешь теперь, Иван… Тут теперь уборки одной на два дня хватит… Тут уж я сама…

— Тогда я пойду?

— Постой… Как это — пойдешь? — испуганно повернулась она к нему. — Нет, погоди… А вдруг он вернется?

— Он не вернется, Тамара. Даю вам стопроцентную гарантию, что он никогда сюда больше не вернется. Не бойтесь.

— Ну и все равно — погоди… Погоди хоть немного, не оставляй меня среди всего этого одну! А давай мы с тобой чаю попьем, а? Ну, пожалуйста…

— Хорошо. Давайте попьем чаю, — смирился со своей судьбой Иван. — Вы там пока разберитесь на кухне с чаем, а я попытаюсь дверь к шкафу приладить, как смогу. Хотя я в этих делах небольшой специалист, но попробую.

— Ага! Давай, попробуй! — метнулась Тамара на кухню, и вскоре оттуда послышалось ее прежнее жалобное поскуливание: ой, божечки ты мои-и-и…

Впрочем, с кухонной проблемой она управилась довольно быстро — видимо, Коля в проявлениях своего пьяного буйства кухню не очень жаловал. Стол, конечно, весь был завален грязной посудой, и раковина тоже, и пришлось все это хозяйство срочно перетаскать в ванную да замочить там в горячей воде. А пару чашек да чайник и промыть можно, и протереть насухо полотенцем. Даже и чай хороший в дальнем углу шкафчика нашелся. Хорошо, что Коля своими руками до него не добрался. Хотя, скорее всего, ему и не до чаю было.

— Иван! — вскоре позвала она своего спасителя на кухню. — Иди сюда, будем чай пить! Правда, я сахару не нашла, но зато чай у меня хороший, крупнолистовой! А еще я банку варенья в шкафу нашла, этот ирод не успел до нее добраться!

Иван пришел, сел осторожно на хлипкую кухонную скамеечку, огляделся вокруг себя, пожал плечами:

— Нет, я все-таки не могу отделаться от чувства, что я здесь был когда-то… Точно, был!

— Да что ты заладил, ей-богу — был да был! Если кажется, креститься надо! Или у тебя это… как его? Сонюшка мне однажды рассказывала, что так бывает с людьми… Будто бы все время кажется, что с ними это уже раньше происходило. Я забыла, как это по-умному называется!

— Дежавю? — тихо подсказал ей Иван.

— О! Точно! Так и называется! Ишь ты, тоже знаешь… Тоже шибко грамотный, значит. Сам-то один живешь или с родителями?

— Один. Меня год назад комиссовали по ранению, теперь один живу.

— А работаешь где?

— Охранником в банке.

— Что ж, негусто у тебя с работой…

— Да. Негусто. Я согласен. А куда было еще идти? Я ж образования не успел получить. После школы сразу в армию ушел, потом на контракт подписался… А когда комиссовали, не нужен стал никому. Нет, я не жалуюсь, не один я такой. Я сам справлюсь. Вот в институт поступил, сейчас учусь заочно.

— Трудно, поди?

— Очень трудно. Бывает, целыми ночами за книжками сижу. Но ничего, я упорный, я в отца.

— А не женишься почему? — страшно довольная тем, что вывела его на откровенность, осторожно поинтересовалась Тамара.

— Так не встретил еще свою, ту самую… В этом деле я тоже весь в отца пошел. Он у меня всю жизнь одну только женщину любил… Он ее любил, а она его бросила. Потом он на матери моей женился… Ну, чтоб просто одному не быть. Они плохо жили, скандалили все время. Я так думаю, она ревновала его. Он рано умер, иссох весь от тоски… А мать сразу за другого замуж вышла, еще двоих детей родила.

— Поэтому ты и решил из армии домой не приходить, да? — вздохнула сочувственно Тамара. — Потому и на контракт подписался? Я понимаю — чего ж хорошего-то, когда дома тебя не шибко ждут…

— Ну да. Наверное. Я теперь живу один, у матери своя семья. Нет, я ей не чужой, конечно, но… Просто она сейчас счастлива, а я ей слишком уж отца напоминаю… Не любил он ее. Он ту женщину всю жизнь любил, которая его бросила. Однолюбом был. И я, наверное, в него пошел. Тоже однолюб, наверное.

— Однолюб, говоришь? Это хорошо, что ты однолюб… — тихо проговорила Тамара, будто примериваясь со всех концов к этому его свойству. — Это очень даже хорошо…

Она уж совсем было приготовилась и продумала, как бы половчее ввернуть в разговор свою сестру Соню, чтобы пристроить ее поудачнее к этому «хорошему однолюбству», как вдруг Иван произнес неуверенно:

— Не знаю я, хорошо это или нет. Может, и не очень. Отцу, например, это качество одно только горе принесло. Он, знаете ли, особенную женщину любил…

— Так наша Сонечка тоже особенная! Уж такая особенная, что больше и придумать нельзя! — радостно перебила его Тамара. — Только я тебе голову на отсечение даю, что Сонечка уж точно горя никому не принесет! Она тихая, спокойная, умненькая…

— Да. Я понял уже. Спасибо, — отчего-то очень смутился Иван. — А отец, он поэтессу одну любил…

— Кого? — отчего-то сильно вздрогнула Тамара, как от дурного предчувствия. — Кого? Поэтессу? Какую такую поэтессу?

— Ну, она неизвестная совсем была… То есть не печаталась нигде. Просто стихи писала, и все. Вы ее не знаете, точно не знаете.

— А… Как ее фамилия? — задержав дыхание, осторожно спросила Тамара.

— Тараканова. Амалия Тараканова. Она после развода отцовскую фамилию себе оставила. Почему вы на меня так смотрите, Тамара? Что с вами? Я что-нибудь не то сказал? — удивленно уставился он на нее.

Тамара ничего ему не ответила. Не смогла. Схватилась пухлой рукой за горло, пытаясь остановить засевший там спазм. Только разве его остановишь? Вот он уже и в глаза перекатился, и залил их горячей влагой, и заставил губами дрожать, и непонятно, в какую сторону теперь их душа вывернет — то ли в плач, то ли в улыбку радостную.