Райли Редгейт - 7 способов соврать

Не волнуйся, затворник! Только я.

Я смотрю на дверь и пишу: Ладно. Иду.

Я выскальзываю на крыльцо и пересекаю двор, затем оборачиваюсь и смотрю на дом. Мама с папой в гостиной, омываемые теплым светом люстры, стоят близко друг к другу, сложив руки и опустив глаза, как на похоронах. Отец проводит ладонью по лысине. Мама качает головой, потрясывая седыми кудрями.

Я невольно замедляю шаг. С моей стороны эгоистично заставлять их волноваться обо мне.

Однако до сих пор я удачно спасался бегством. Я сажусь в машину Лукаса, и мы уезжаем.

– Куда мы едем? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает Лукас. – Когда я жил в Нью-Йорке, мы с друзьями иногда садились в первый попавшийся поезд, сходили на станциях со смешными названиями и бродили там – отыскивали крошечные магазинчики и чудные рестораны. Общались с незнакомыми людьми.

– Весьма опрометчиво и опасно.

– Не, на самом деле классно. Нас в компании было шесть человек, и, черт возьми, это того стоило. Те дни я помню лучше, чем что-либо еще. – Его голос полнится грустью.

Глядя в окно, я представляю небоскребы Нью-Йорка. В сравнении с ним Палома, должно быть, ужасно скучное место. При этой мысли меня почему-то прошибает стыд, словно я виноват в том, что наш городок лишен радужного блеска.

– Кстати, извини, – говорит Лукас, – за то, что выкрал тебя. Сегодня энергия из меня бьет ключом.

– Понимаю.

Мы на время умолкаем, размышляя о Джунипер.

– Думаешь, нам не следует ничего говорить? – спрашивает Лукас.

– Я хочу знать больше. Я твердо убежден, что до выяснения всех обстоятельств дела мы не вправе занимать ту или иную позицию. Пока мы можем только ждать.

Он не отвечает. Мне в голову приходит одна идея. Пару секунд я взвешиваю все «за» и «против», потом говорю:

– Езжай прямо, не сворачивай с дороги.

– У тебя есть план, да?

Я киваю.

Мы катим мимо торговых рядов, где владельцы магазинов опускают на окнах решетки. Уже вечер, город постепенно замирает. Осталось всего несколько светящихся точек, которые мерцают тускло, как догорающие свечи. Единственное пока еще оживленное место – «Макдоналдс», уныло сияющий на противоположной стороне улицы.

Мы проезжаем через квартал Джунипер, где улицы с древесными названиями, а роскошь спрятана в домах. Потом петляем по другому району, где все богатство напоказ: статуи, позирующие на газонах; разлапистые виллы в пастельных тонах; колонны; BMW. Наконец пересекаем сетку улиц с маленькими коттеджами – здесь на два домика одна подъездная аллея – и покидаем Палому.

– Я не знаю, куда мы едем, – напоминает мне Лукас, пока мы больше удаляемся от города.

– Просто веди машину.

В сгущающихся сумерках мы еще несколько минут катим по суживающейся дороге, потом я выбрасываю руку и говорю:

– Туда.

Лукас уверенно крутанул рулевое колесо, и мы резко сворачиваем налево, на грунтовую дорогу. Его пикап скрипит и лязгает, подпрыгивая на ухабах.

По правую сторону от нас высятся темные деревья, по левую – простирается в бесконечность поле под паром. Заброшенный покосившийся элеватор торчит из земли, как остов затонувшего корабля. Мы проезжаем через узкий мост и оказываемся в лесу. Солнце окончательно исчезает за горизонтом. Лукас ведет машину меж деревьев, бросая изумленные взгляды в боковое окно.

– Ничего себе, – произносит он. – Я здесь никогда не был. А я думал, что видел все в радиусе десяти миль.

– Сбавь ход, – командую я.

Он слишком энергично давит на тормоза, и нас бросает вперед. Я вздыхаю. Как ни странно, его ужасная манера вождения доставляет мне удовольствие.

Пикап выползает из деревьев на вершину крутого холма. Дальше дорога устремляется вниз и тянется вдоль огромного запрятанного озера.

Даже отсюда я вижу, что вода в озере грязнее, чем мне помнится. По краю покрыта бурой пеной и усеяна валежником. Берег устлан опавшими листьями. Но Лукас таращится в восхищении, будто увидел бога.

– Вот это да! – выдыхает он.

Припарковав машину, Лукас выбирается из кабины и трусит вниз. Я следую за ним.

– Вот это да, вот это да , – повторяет он.

Вихрь подхватывает его слова и уносит вниз. Потом ветер стихает, и воцаряется тишина. Летом, когда я обычно наведываюсь сюда, этот уголок природы полон жизни: насекомые жужжат, сверчки верещат. Сейчас же, окутанное темнотой и безмолвием, это место кажется суровым.

– Ты часто здесь бываешь?! – кричит снизу Лукас.

Я преодолеваю последний участок спуска и подхожу к нему, держа руки в карманах.

– Когда нужно подумать.

Лукас слегка подталкивает меня локтем:

– Спасибо за это. Крутые выходные.

– Да, – соглашаюсь я.

В кои-то веки Лукас наслаждается тишиной, не спеша заполнить ее болтовней. Я смотрю на мутную воду, в голове пляшут разные мысли. Мне странно оттого, что я открыл в себе новую способность делиться с кем-то своими думами. Я так привык размышлять в одиночестве, что теперь мне это кажется роскошью.

Речь моя сбивчива. Впервые я выражаю нечто подобное вслух – не самоуверенность демонстрирую, а обнажаю свои сомнения и чувства.

– Это я виноват, что она попала в больницу.

Лукас отзывается не сразу, и в те несколько мгновений молчания меня раздирает множество крошечных социальных страхов. А если он скажет, что тоже так считает? Или высмеет меня за мнительность? Или, может, ему вообще все равно?

– Почему ты винишь себя? – наконец спрашивает Лукас, тихо и серьезно.

– Я… она сказала, что ей нужно в ванную, хотя, конечно же, она просто хотела пойти и налить себе еще, но я ей поверил, как самый последний дебил.

– Нет-нет, ты ни в чем не виноват. Любой поступил бы так же.

– Я не любой , – возражаю я обиженно. – Я обязан был сообразить.

– Постой, так ты пил?

– Нет, конечно. Просто я… я плохо распознаю ложь. С этим у меня всегда была проблема. – Мои щеки горят. – Когда помладше был, и сарказма не понимал. Очень долго этому учился. Ты думаешь, кто-то другой сообразил бы, что она лжет?

– Не знаю, – пожимает плечами Лукас. – Мы все порой верим в ложь. Но это не значит, что ты несешь ответственность за ее решения. Она не стала бы вменять тебе это в вину, и я, разумеется, – тоже.

Нарочито уверенным тоном он старается развеять мои сомнения.

– Я тебя хорошо понимаю, – продолжает Лукас. – Тяжело наблюдать за столь шокирующей драмой. Ты хочешь как-то помочь, а сделать ничего нельзя. Но ты и не обязан, понимаешь? Ты не обязан тревожиться за весь белый свет. Белый свет сам за себя побеспокоится.

– Конечно. – Я снова смотрю на озеро. Адреналин придал ясность моим глазам, они блестят, будто я бежал без передышки, а не просто рассказывал о своих переживаниях. А ведь многие каждый божий день выставляют напоказ свои слабости, и ничего. Как им удается не изнурять себя до беспамятства?