Елена Ларина - Муж мой - шеф мой? или История Мэри Блинчиковой, родившейся под знаком Тельца

— Ладно, поехали.

Весь остальной путь мы проделали молча. Скрипки выводили свою нежную, берущую за душу мелодию, от которой щемило грудь. Каждый из нас был погружен в свои мысли. То есть у меня-то уже мыслей особо не было, наверное, они кончились. Я не заметила, как задремала. Мне снился сон.

Свадебный эскорт медленно движется к Дворцу бракосочетаний. Толпа на входе с нетерпением ожидает невесту с женихом. Дорогие авто подъезжают одно за другим, толпа шумит. Наконец они появляются: жених изящно выпрыгивает из длинного, как огромная белая такса, лимузина и бежит к пассажирскому месту. Открывает дверцу, и все ахают: девушка неземной красоты грациозно привстает и покидает машину. Откуда-то сбоку выскакивают два маленьких мальчика, похожие на ангелочков, и подхватывают шлейф элегантного нежно-розового платья. В роскошные густые волосы невесты вплетены живые цветы; одна белоснежная лилия незаметно откалывается и падает. Опираясь на руку суженого, походкой богини она восходит по ковру, усыпанному лепестками роз; публика замирает в немом восторге. Звучит Мендельсон, и жених с невестой проходят внутрь.

Толпа расходится. Вскоре улица перед дворцом пустеет — все достойное внимания происходит внутри. Лишь один представительный импозантный мужчина не уходит, он взором, полным тоски, смотрит в сверкающие окна, за которыми идет регистрация. В руках мужчина сжимает белоснежный цветок — лилию, что упала с волос невесты. От одуряюще сладкого запаха и волнения у мужчины кружится голова, ему дурно. Но он досматривает действо до конца: с замиранием сердца смотрит он, как молодые ставят свои подписи в заветной книге, и только после того как очаровательная ручка невесты делает решающий взмах и расписывается, мужчина отходит от окна. Взгляд его тускл, слезы стекают по щекам. Бесцельно бредет он по улице, и перед глазами стоит пленительная невеста в свадебном убранстве: она ласково улыбается.

Мужчина доходит до своего дома, машинально заходит, поднимается по лестнице. На входе его радостно приветствует собака, она повизгивает и лижет руку хозяина. Но ничто не способно развеселить импозантного мужчину, все ему не в радость. Он — в своей комнате. Медленным скорбным движением мужчина открывает ящик массивного письменного стола темного дерева и достает оттуда… револьвер. Белоснежная лилия на столе перед ним еще издает благоухание и раздирает душу. Мужчина печально улыбается, берет револьвер и…»

Когда я проснулась, так же гудел мотор и грел вентилятор, и хмурый Таланов, насвистывая какую-то песенку, вел машину. Мы уже почти приехали.

— Куда теперь, Маш?

— Сейчас покажу…

Машина подпрыгивала по разбитой проселочной дороге. Сейчас будет поворот, потом еще один, ну а потом — мы расстанемся…

Мой сон был удивительным и никак не шел из головы. Он был каким-то… черно-белым, пресным. Самым удивительным было то, что во сне, думая о Степане, я не испытывала томления, которое раньше всегда присутствовало в моих грезах. И я уже не хотела показать ему, что я счастлива. Нет, не так: я не хотела доказывать, что могу быть счастлива без него. Мне это просто было не нужно, мне было все равно. Это удивительно новое чувство и пугало, и радовало одновременно.

Мы остановились. За дощатым сбитым наскоро папкой забором, окутанный весенней дымкой, стоял родительский домик. Я сняла очки и осторожно положила Сашке на колени. Было страшно.

— Машка, — помолчав, сказал он: — Мне нужно время. У меня есть время, Маш?

— Время?

— Да, чтобы обдумать все то, что я сегодня услышал от тебя.

— Обдумать?

— А, — Сашка неопределенно махнул рукой, бросил очки назад и вылез из машины.

Я сидела, вжавшись в кожаное кресло, продлевая последние мгновения, запоминая каждую мелочь. Он открыл дверцу (прямо как в моем сне), и в какой-то момент мы оказались близко-близко. В моей бедной голове, как в доме Облонских, все смешалось.

— Я… я позвоню тебе, — сказал Сашка. — Можно я не буду сейчас встречаться с твоими родителями?

— Угу.

Я хлопнула дверью светлой громады, по мощному торсу которой весело скакали солнечные зайчики, и нас одновременно кинуло друг к другу. Мы стояли, обнявшись, и не понимали, что происходит. Все вокруг провалилось, ушло, растворилось, я чувствовала лишь знакомый сладкий запах Сашкиных губ и его уверенные сильные руки, сжимающие меня крепко-накрепко, так, что было трудно дышать. Бывают в жизни моменты, которые можно назвать абсолютным счастьем. И, как бы банально это ни звучало, в ту минуту я поняла, что по-настоящему счастлива.

В «Шереметьево» была толкотня, и за окнами шел проливной дождь.

— Как же я пойду? — Я с ужасом взглянула на свои почти летние туфельки.

— Спокойно, Маша, я — Беседовский! — как всегда оглушительно хохотал Большой Босс.

Низенькая бабулька, проходящая мимо, с ужасом шарахнулась в сторону. Беседовский теснил меня к выходу, где уже дожидались охранники в количестве четырех штук.

Под двумя огромными зонтами наподобие шатров, которые почтительно держали над нами московские Кинг-Конги, мы достигли длиннющего черного лимузина, напоминающего библейского крокодила Левиафана, и загрузились. Внутри Левиафан оказался чрезвычайно хорош, был напичкан всеми последними чудесами техники, баром и даже маленьким телевизором. А у Сашки зато в его «Мерседесе»… Усилием воли я отогнала прочь мучительные и абсолютно не нужные сейчас воспоминания. При мыслях о Сашке я раскисала. Кровь приливала к голове и бежала вниз, к запретной зоне, а мне сейчас, как разведчику, требовалось незамутненное сознание.

Телефон у Беседовского звонил беспрерывно, так что я могла спокойно наслаждаться московскими пейзажами за стеной ливня и комедией «Кин-дза-дза» в телевизорчике. С Сашкой мы смотрели ее несколько раз и всегда хохотали до коликов, но сегодня картина мало меня забавляла.

Нереальность происходящего на экране была сродни моему вполне отчаянному положению: что я делаю в чужом городе с почти незнакомым мужиком? От подобных мыслей в голове начинало тоненько звенеть и спина холодела, но я изо всех сил гнала дурные мысли прочь. Ну в конце концов, самое худшее, что может случиться — увольнение, и не съест же меня Большой Босс! Ну выгонит с работы, попрошусь к Сашке в фирму, полы мыть.

О моей поездке знала только Аришка. Перед очередным отъездом на отдых она примчалась ко мне, вывалила кучу «полезной ерунды» — «то, что под руку подвернулось», и до ночи давала ценные указания. «Под руку» Аришке попался непременный флакон духов, благополучно забытый в суматохе сборов, воздушный розовый шарфик и дорожная малюсенькая сумочка.