Татьяна Бочарова - Скрипачка

— Ненормальная. Завтра снова свалишься. Что там у тебя на работе, что поболеть нельзя?

Алька пожала плечами и убежала переодеваться. Она не могла объяснить Элеоноре Ивановне, что ей безумно страшно идти в оркестр на репетицию и от этого страха хочется побыстрее избавиться. Наверняка все уже знают последние новости, и неизвестно, как теперь будут относиться к Альке. Как к героине или как к безумной маньячке, докопавшейся до того, до чего нельзя было докапываться? Кто ж их знает, люди ведь все разные.

Она натянула длинный пушистый свитер из ангоры, чтобы не замерзнуть в ветровке, которую придется надеть вместо куртки. Когда теперь она получит назад свои вещи, Алька и думать не пыталась. Вернуться в Ленкину квартиру казалось ей немыслимым.

День стоял очень теплый, так что ей сразу пришлось расстегнуться. Ярко светило солнце, полностью свободное от облаков, на газонах уже зеленела первая молоденькая травка. Алька шла на работу значительно раньше срока, но ей так было легче. Она не хотела сразу проходить сквозь строй любопытных глаз. Пусть уж лучше встречи с коллегами будут происходить постепенно, по мере их появления.

Но, конечно, самой первой ей прийти не удалось. Кое-кто из оркестрантов уже сидел на своих местах, репетируя не пройденные дома партии, небольшая компания, как всегда, курила около мужского туалета. Никто ничего не сказал Альке, лишь поздоровались с ней — приветливо, как обычно.

Она стрельнула сигарету, постояла с ребятами, почти не участвуя в общем разговоре, затем пошла в зал, где десятью минутами раньше оставила инструмент.

— Привет, дорогая. — Сзади, обнимая Альку за плечи, стоял Копчевский.

— Здравствуй, — осторожно произнесла Алька, пытаясь прочесть что-нибудь по его лицу. Но лицо было обычным, усыпанным мелкими веснушками и дружелюбным. Разве чуточку более серьезным.

— Мы тебе обзвонились тут за выходные. Сильно болела?

— Простуда. Ерунда, ни кашля, ни насморка, только температура. Первые дни сорок была, потом меньше.

— Бедняга! — присвистнул Копчевский. — Ирка, значит, правильно велела тебя не беспокоить.

— Алик, — Аля пристально разглядывала узор на его свитере, — ты… что думаешь обо всем этом?

Смешливые, золотисто-карие глаза Копчевского словно потемнели и сузились.

— Все нормально, Аль. Не занимайся самоедством. И никого не слушай, если будут болтать. Я… я… если хочешь знать, я тобой восхищаюсь! Да!

Алька улыбнулась и потрепала его по огненно-рыжим волосам.

— Не знаю, как теперь я буду… — печально проговорила она.

— Как раньше, так и теперь. И вообще, — Копчевский снова принял привычный несколько шутовской облик, — давай поговорим о приятном.

«Сейчас снова приглашать начнет, — подумала Алька. — Опять в тот бар или сразу домой. И я, наверное, соглашусь. Это гораздо лучше, чем сидеть одной и непрерывно думать о Ленке».

— Знаешь, кто теперь инспектор? — нетерпеливо спросил Алик.

— Нет, — удивилась Алька такому повороту разговора.

— Угадай с трех раз.

— Не может быть. Ты, что ли?

— Как догадалась? — опешил Копчевский и тут же замахал руками: — Ну да, я же забыл, ты у нас частный детектив, от тебя ничего не скроется!

— Не надо про детектива, — тихо попросила Алька.

— Молчу, — кивнул Копчевский. — Одно только скажу: блат в администрации тебе обеспечен. Можешь даже опоздать пару раз, но не больше.

— Ты очень щедр, — усмехнулась Алька.

— Теперь осталось взять нового директора, и коллектив будет весь с иголочки.

— Как — нового? — не поняла Алька. — А Глотов куда делся?

— Здравствуйте! — Копчевский округлил на Альку изумленные глаза. — А я с ней как с большой! Отвалил Витюша, вслед за Чегодаевым.

— Зачем?

— Да ты что, не в курсе? Это же он всем заправлял в деле с Кретом. И Ирку склеил, для того чтобы она стала инструменты возить — вместо ушедших ребят. Ты ничего не теряла во время концерта в Большом зале? — Алик выжидающе смотрел на нее, и Алька поняла, что он имеет в виду. Так вот куда делась первая записка — осталась в артистической на полу, когда из Алькиных дрожащих рук выпала сумочка.

— Да, — ответила Алька, — теряла.

— Ну вот. То, что ты потеряла, нашла Сухаревская. Ты чувствовала, какое амбре идет от этой мерзкой писульки?

Алька кивнула, вспомнив запах духов, который источали обе угрожающие записки. Бог ты мой! Как же она раньше не подумала об этом?

— Глотов?

— Витюшу подвела его нездоровая любовь к фирменной парфюмерии, да еще некоторая прямолинейность. Ирка у нас девушка проницательная, и хоть голову слегка потеряла от своего романа, все же ее стали напрягать разговоры, которые наш Ромео вел с ней во время свиданий.

— Какие разговоры?

— Да большей частью об инструментах, которые якобы выгодно вывезти за кордон и там толкнуть по цене, в два раза превышающей отечественную. Она думала, думала, что бы это могло значить, откуда у Вити Глотова такая тяга к шедеврам итальянских мастеров, пока, разыскивая тебя, не позвонила Чегодаеву.

— Ирка ему звонила? — не поверила Алька. — Когда? Она тебе сама говорила об этом?

— Милая моя! Она говорила об этом не мне. То есть и мне, конечно, тоже, но вообще-то мы все беседовали с оч-чень суровыми товарищами из прокуратуры.

— Васька рассказал Сухаревской, что я привезла ему скрипичные паспорта с кретовской дачи?

— Именно. Он, представляешь, в курсе всего был, наш Васька. А с виду — ну прямо ангелом казался, только крылышек не хватало!

— Погоди, — остановила увлекшегося Копчевского Алька. — Ты мне про Ирку давай.

— Я и даю, — обиделся Алик. — Чегодаев выложил Ирке все о кретовском бизнесе, и той стало ясно как дважды два, к чему были Витины разговорчики о скрипках. Ух она и рассердилась, ты бы видела ее лицо, когда она про это рассказывала!

— Рассердишься тут, я думаю, — сочувственно произнесла Алька. Бедная Ирка! Вот, оказывается, в чем заключался интерес к ней Глотова. А она, похоже, втрескалась в него по-настоящему. — Про парфюм это она первая догадалась? — спросила Аля Копчевского.

— Конечно. Глотов-то на себя небось по полбутылки одеколона выливает каждое утро. Ирка к этому запаху привыкла за последнее время, сразу уловила, что от твоей записки его туалетной водой несет. Он письмо это и набирал на своем компьютере, и домой к тебе лично отвозил, надо полагать.

Алька слушала последние слова Копчевского вполуха и поражалась своей слепоте. Целый месяц Глотов мелькал у нее перед носом, по странному совпадению оказываясь там, где потом происходили зловещие и необъяснимые вещи, а она ни разу не заподозрила его. Весь месяц, с того самого момента, как Алька увидела трясущегося за столиком в буфете Кретова! Он действительно тогда испугался Виктора, потому что знал: тот, в отличие от него, не собирается завязывать с перевозкой скрипок, напротив, мечтает стать в этом деле главным. Павел Тимофеевич готов был увидеть убийцу по кличке Флейта в любом, а в Глотове — в первую очередь, даром что тот не имел к музыке и инструментам никакого отношения. И когда Алька в сотый раз задавала себе вопрос: кто мог подрезать струну на ее скрипке, она ни разу не вспомнила о Глотове, который оставался в артистической, в то время как все сидели в буфете. Ей просто не приходило в голову подозревать в чем-то Витюшу — беспомощного, вежливого Витюшу, всегда тщательно избегавшего матерных слов, выпивки и сальных анекдотов, казавшегося Альке жалким подобием настоящего мужика. Даже то, как молниеносно и умело завел он роман с Сухаревской, бывшей намного его старше и до этого склонностью к флирту не отличающейся, не насторожило Альку.