Вера Колочкова - Любовь не помнит зла

— Анечка! Здравствуй, моя дорогая! Ну что же ты долго ко мне едешь? А я тебя жду, жду, так соскучилась… — раскрыла навстречу Аньке свои тощие, но тренированные и красиво оформленные объятия Машенька.

Анька послушно сунулась было в эти объятия, но вдруг остановилась, как громом пораженная, вперила взгляд в Машенькину шейку, произрастающую нежным ростком из трогательно хрупких, но очень элегантных ключиц. Что ж, понятно. Колье на той шейке красовалось действительно достойное. И неискушенному было ясно, какие порядочные материальные средства в него вложены. Бедная Анька. Это ж надо — так с собой не совладать. Стоит и пялится на виду у всех. Алчет. Лучше бы уж действительно громом поразилась, меньше б неловкости для других создала. Для него, по крайней мере.

— Нравится, Ань? — стараясь придать голосу побольше простодушной демократичности, пропела Машенька и глянула на отца снизу вверх с благодарностью. — Это мне Андрюша подарил…

— Ничего, Анюта, и тебе муж такое же купит когда-нибудь. Со временем. Когда работать научится. Ты, главное, не отчаивайся, — с такой же обманно-простодушной демократичностью проговорил отец и подмигнул ему заговорщически.

Лучше бы не подмигивал. От этого подмигивания настроение вдруг испортилось, будто давешняя тоска проснулась, подняла обиженно голову. Да и в голосе отцовском довольно отчетливо прозвучали нотки явного к Аньке презрения. По крайней мере, он их точно услышал. И хотя отцовское лицо изо всех сил выражало полное к Аньке благодушие, проглядывала за ним тайная улыбка этого шутовского внутреннего веселья. По крайней мере, глаза точно смеялись. Нет, оно понятно, конечно. Смешно Анька выглядит в своей простодушной алчности. Потому и смешно, что простодушной! Зато у твоей красавицы Машеньки алчность далеко не простодушная, она циничная, изощренная, красиво уложенная в коробочку городского воспитания и высшего образования. Необработанный алмаз от бриллианта ничем не отличается. Разве что блеском, но природа у них одна. Так что презрение твое, дорогой папочка, всего лишь кривое зеркальце собственных семейных отношений, не больше…

— Ну да, купит он! — обиженно проговорила Анька. — На него где сядешь, там и слезешь…

Коротко вздохнув и, как ему показалось, даже пискнув при этом слегка, она тут же спохватилась, затарахтела поздравлениями в адрес Машеньки, и опять ему бросилось в глаза, как отец усмехнулся своей внутренней тайной улыбкой, по-прежнему пялясь на Аньку вполне радушно. И тоска внутри зашевелилась уже более явственная, грозясь перерасти в душную тошнотную мутность, от которой, он знал, нет спасения. Ничего от нее не помогает. Ни водка, ни дорогая машина, ни сильно вкусная еда, ни подобострастные взгляды отцовских подчиненных.

— …Ань, а вот это Ольга Хрусталева, познакомься. Она тут по соседству живет, практически за забором, и мы часто приятельствуем, болтаем о том о сем, — подвела к Аньке какую-то молодую особу Машенька. — Олечка у нас жена Игоря Хрусталева, который на фирме у наших мужчин работает… не помню, кем. Простым охранником, кажется. Но он Андрюшин крестник. Ты его знаешь? Нет? Он тоже где-то здесь, кстати.

Она привстала на цыпочки, порыскала глазами в толпе гостей, вольготно распределившихся по большой гостиной. Потом вдруг рассмеялась вполне искренне:

— Ой, а мне Андрюша как-то признался, что это уже сложившаяся традиция… Вроде того — все жены Игоря Хрусталева должны дружить с его женами. Смешно, правда? О, а вот и Игорь! Игорь, иди сюда! Я тебя с Анечкой познакомлю!

Подошел Игорь Хрусталев, красивый, но довольно хмурый малый в синем элегантном костюме, улыбнулся натянуто. А жена его злобно глянула из-под очков, будто насквозь прострелила. «Не сердись, милая. Не стреляй. И без твоих взглядов на душе тошнехонько. Пойти выпить, что ли?» — мысленно ответил ей Андрей.

У стола с аперитивом он щедро плеснул себе полстакана виски, выпил одним глотком, содрогнулся слегка. Хороший напиток. Но водка лучше. По крайней мере, плесенью не воняет. Собрался было еще налить, но вдруг услышал рядом с собой мальчишеский голосок:

— Дядь, вы забыли лед положить… Виски-то со льдом пить полагается. И медленно. А залпом — не в кайф.

Пацан лет двенадцати стоял в трех шагах от него, смотрел открыто и нагловато. Видно, сынок чей-то. Крутой, спасу нет. Штаны джинсовые, широченные, на худой заднице одним только честным словом держатся. Волосы на голове спутаны, торчат прядками в разные стороны, глаза злые, яркие, будто чернотой подведенные, челюсти двигаются лениво, жвачку во рту перекатывают. Попроси у такого жвачку — ни за что не даст. А тот пацан с улицы ему с такой готовностью пакетик вытащил…

— Познакомься, это Димка, отпрыск моего компаньона, — тихо подойдя сбоку, тронул его за плечо отец. — Хорош, правда? Еще молоко на губах не обсохло, а уже — вызов.

— Ага. Вызова много, да толку мало. Серебряная ложка изо рта торчит, и заботиться ни о чем другом не надо. Можно и вызов делать. А попроси жвачку — не даст.

Отец тихо рассмеялся, чуть откинув голову назад, потом глянул на него заинтересованно:

— Почему ты решил, что не даст? Может, наоборот?

— Да ни фига… Я же вижу.

— А ты что, знаток детских душ? Странно, вроде у вас детей нет… Почему, кстати, нет-то?

— Да у Аньки какие-то проблемы оказались… По врачам пошла, а те руками развели. Нет, говорят, и быть не может.

— А тебя? Тебя проверяли?

— Ну да. Анька и меня поначалу туда таскала. Со мной все в порядке. Но я ж не баба, я родить не могу.

— Почему не можешь? Как раз и можешь.

— Это как?

— Молча. Надо просто другую жену найти. Хорошую. Молодую. Которая родит.

— Хм… А с Анькой что делать?

— С Анькой? Ну, с Анькой-то как раз все просто. Как дважды два. Закрываешь глаза, считаешь до десяти, открываешь, смотришь… Только сразу и резко смотришь! Будто чужим, посторонним глазом! Ну? Ну же! Ты только посмотри на это толстомясое розовое чудовище, свежим глазом посмотри! Как она смотрится рядом с моей Машенькой? Тебе самому-то не противно?

— Не-а. Не противно. Она ж моя жена.

Глянув на него быстро и, как ему показалось, зло, отец протянул руку, плеснул себе в стакан виски, торопливо опрокинул в рот. Запил раздражение, как таблетку. Помолчав немного, жестко, почти по слогам, проговорил:

— Запомни, сынок. Мужик сам себе судьбу делает. И судьбу, и деньги, и женщину. И детей тоже. Начинай себе судьбу делать, пока не поздно. И красивые молодые сучки сами к тебе побегут, в очередь стоять будут.

— Не надо мне никаких сучек. Мне и без них неплохо живется. Я честный. Я идиот. Я кретин. А что делать? Какой уж есть, извини.

— И детей тебе тоже надо?

— Ну…

— Вот именно — ну! Экий ты у меня… простой парень. В общем, на том и порешим — тебе надо новую жену. Надо есть свежее мясо, а не тухлятиной довольствоваться. И детей тебе надо. А мне — внуков. И они у нас будут… Давай за это выпьем. За моих будущих внуков! И не смотри на меня с таким ужасом. Да, я такой. Как ты говоришь — какой уж есть, извини. Я твой отец, а ты мой сын. И этим все сказано.