Джеймс Кунстлер - Большие каникулы Мэгги Дарлинг

Мэгги Дарлинг считается самой ослепительной и успешной женщиной в своем кругу. Она замужем за медиамагнатом, к тому же пишет книги по кулинарии и домоводству, и женщины всей страны учатся у нее готовить, вести хозяйство и проводить вечеринки. Все в ее жизни безупречно, и она не допускает никаких оплошностей ни со стороны прислуги, ни со стороны мужа. Все кажется замечательным.

Но однажды привычный комфортный мир вдруг начинает рушиться. Предательство мужа бросает Мэгги в годичное плавание с бурными романами и глубокими разочарованиями. Крупные неприятности так и сыплются на ее голову, и кажется, что близится конец света. В этом хаосе неизменной остается лишь ее страсть к кулинарии. Именно она помогает Мэгги выбраться из череды нелегких ситуаций.

…Кулинарные секреты Мэгги Дарлинг раскрываются в Приложении, содержащем 70 изысканных рецептов.

— Такого Рождества не было никогда! — громко произнес Кеннет Дарлинг, по крайней мере в третий раз после того, как его жена Мэгги богиней домашнего очага спустилась с верхнего этажа, начищенная, надушенная и одетая в платье из тисненого красного бархата от Марка Фатули. Платье было скроено так, чтобы подчеркнуть бюст, такой же пышный и розовый, как пара румяных марципановых груш. Кеннету казалось, что груди Мэгги выступали впереди нее как таинственные посланники из далекого королевства, где царит полное благополучие. Сам он пролетел по комнате на волне желания и тревожного ожидания большого праздника и приземлился рядом с женой, с которой уже двадцать пятый раз вместе встречал Рождество.

Их отражение в овальном зеркале, висевшем над буфетом красного дерева с мозаикой в федералистском стиле и передней панелью, украшенной серпентином, представляло собой неплохой портрет.

Пока Мэгги зажигала тонкие свечи на паре любимых стеклянных подсвечников, похожих на скрученные в петельку лепестки ярко-зеленого елочного цвета, укрепленных среди позолоченных шишек, веток падуба, серебряных колокольчиков и других атрибутов наступающих праздников, ухоженная рука Кеннета потянулась за вырез ее платья. Уткнув нос в сладко пахнущие пряди серебряно-русых волос у нее за ухом, он прошептал:

— Здесь никогда не было такого Рождества.

— Ты пьян? — спросила Мэгги.

— Пропустил рюмочку.

— И только?

— Может, еще чуть курнул, — шепнул Кеннет.

— Мы опять курим траву?

— Это монаршее или редакторское «мы»?

— Супружеское, — без иронии ответила Мэгги.

— У-у, всегда знаешь, как задеть мужика.

Такое обычно происходило между ними.

Защита, выпад, отражение удара, туше. Мэгги все понимала, и все это ей порядком надоело. То, что Кеннет курил марихуану, раздражало ее гораздо меньше, чем пикировка. Но если бы она узнала, что вдобавок к травке он вдохнул еще понюшку кокаина и выпил два стаканчика чистой норвежской водки, то рассердилась бы всерьез. Еще не подошли первые гости, а он уже переливался, как старинная перламутровая звезда на макушке шестиметровой рождественской елки.

Вот уже несколько лет Кеннет вел себя сравнительно неплохо. Порой Мэгги начинало казаться, что он «повзрослел». Хотя еще совсем недавно, в 1996 году, пришлось потратить почти миллион долларов на адвокатов, чтобы замять небольшой инцидент: он пролетел на своей немецкой машине мимо радара по Меррит-Паркуэй на скорости двести пять километров в час. Машина великолепно слушалась руля, но так зазвенела от удара, что Кеннет забыл пятидесятиграммовый полиэтиленовый пакет с травой прямо на пассажирском сиденье, где его сразу же нашел некий полицейский по фамилии Уилси. И не то чтобы Кеннет не мог позволить себе заплатить за свою ошибку. Адвокаты были в восторге от того, что Кеннет посещает их, так же как поставщики кухонного оборудования с удовольствием потирали руки при виде Мэгги.

Девяностые годы были великолепными для Кеннета. Работая в старом консервативном учетном доме «Троп, Крават, Херндон и Хоббс», он научился превращать любой документ в ликвидную ценную бумагу: случайные лоты закладных, пачки долгов по кредитным картам, чего только там не было. Потом все это обобщалось в опционы и фьючерсы, которые в массе постепенно давали прибыль. Когда Кеннет был еще мальчишкой, он со своими приятелями из подготовительной школы играл в разновидность «Монополии», в которой абсолютно все на поле было для продажи. Не только недвижимость от Балтик-авеню до периметра доски, но и «шанс», «казна», «ход», «тюрьма», даже товарный знак производителя в центре поля. Все было товаром. Можно было даже купить фишки, которыми пользовались игроки для путешествия по игровому полю: цилиндр, гоночную машину и т. д., и взимать запредельную арендную плату за пользование ими. Когда мальчики подросли, они вступили в маклерский мир своих отцов и стали столпами Уолл-стрит [1] Уолл-стрит — улица в Манхэттене, где находятся фондовая биржа и основные банки, цитадель финансового капитала США. — Здесь и далее примеч. пер. восьмидесятых и девяностых годов. Вот так Кеннет Дарлинг превратил очень скромный траст в один миллион долларов в двухсотмиллионное состояние. А ведь он был всего лишь маленькой рыбешкой, этакой гуппи.

Чувства Мэгги к Кеннету были сейчас настолько сложны, что она не смогла бы описать их даже с помощью самого способного к телепатии психоаналитика в округе Фэйрфилд. Хотя можно было сказать, что ей не нужен был психоаналитик вообще. Каким бы грубым это ни казалось, но ей было довольно-таки приятно ощущать лапу Кеннета у себя под платьем, поскольку она была уже в том возрасте, в котором желание мужа воспринимается как успокаивающий фактор. К тому же, по объективным стандартам, ее муж все еще мог считаться завидным уловом. Кеннет занимался троеборьем. Это было его главным увлечением. В свои пятьдесят два года он выглядел лучше, чем в те времена, когда был ленивым, постоянно лакавшим пиво второкурсником Дартмутского колледжа. При росте метр девяносто и весе в восемьдесят килограммов Кеннет имел грудные мышцы, похожие на стейки из филе, которые готовят в Канзас-сити, а на его плечах играли мощные бицепсы, хотя казалось, что его пиджаки от Версаче были подбиты изнутри. Его крепкий живот был бугристым настолько, что какая-нибудь мексиканская прачка могла бы стирать на нем белье с мылом, как на стиральной доске.