Кристина Лорен - История любви одного парня (ЛП)

врубают Пола Саймона на стерео. Хейли сидит за кухонным столом и бьется с домашней работой

по химии черными, возмущенными царапинами карандаша.

Внезапно становится невозможным согреться. Мы смеемся, вцепившись друг в друга

каким– то нереальным, классным образом – он здесь, в моем доме, с моей семьей – и я утягиваю

Себастиана за собой в прихожую, вручая ему одну из своих толстовок с вешалки для верхней

одежды. Она насыщенного красного цвета с белой надписью S– T– A– N– F– O– R– D спереди.

Он терпеливо позволяет мне застегнуть на нем молнию, и я восхищаюсь своим творением.

– На тебе здорово смотрится этот цвет.

– К несчастью, я уже зачислен в местный университет.

Пока, думаю я. Боже, его решение затронуть это – нас – отразится на многих вещах. Если

он хочет остаться в УБЯ, он не сможет вести себя открыто, точка. Даже его нахождение здесь, по

факту, нарушает кодекс чести. Но есть и другие университеты.

Это не реально. Я смотрю вглубь коридора туда, где склонились мои родители и смеются

над истерической, неприязненной реакцией отца на прикосновение к сырой курице. Они оба,

похоже, отложили свое беспокойство в сторонку на вечер, понимая, что нам нужно это –

несколько часов, когда мы можем просто быть вместе, как любая другая пара. Единственным

указанием, которое они нам дали, – помыть руки перед ужином.

– Кстати о колледже.

Я пугаюсь, когда он произносит это, потому что до меня только что доходит: прошло всего

несколько недель, пока мы не были вместе, и столько всего произошло, мудрые– решения– для–

будущего. Он не знает, куда я поеду в августе.

– Полагаю, ты получил ответы из множества мест?

– Угу, – я тянусь вперед, опуская молнию на его толстовке достаточно для того, чтобы

открыть вид на его горло и ключицы. Его кожа того идеально оттенка и гладкости. Я хочу, чтобы

он снял верх, и я сделал лично для себя снимки.

Я зависаю.

– И?

Я встречаюсь с его взглядом.

– Я еду в Калифорнийский университет.

Себастиан не произносит ни слова в течение нескольких напряженных секунд, и пульс на

ее шее набирает скорость.

– Ты не останешься в штате?

Я признаюсь, поморщившись.

– Нет, – надеюсь, улыбка, которую я посылаю ему, сгладит резкость моего ответа. – Но,

так же как и ты, по всей видимости.

Он немного сдувается.

– Кто знает, – его рука поднимается к моей груди, скользит открытой ладонью от моего

плеча к животу. Все напряжено. – Когда ты уезжаешь?

– В августе.

– Как дела с книгой?

Желудок сжимается, и я аккуратно убираю его руку с моего пупка.

– Нормально. Пойдем. Возьмем что– нибудь попить.

Он отправляет сообщение своим родителям, сообщая, что будет поздно. Оно остается без

ответа.

Думаю, я запомню этот вечер на всю оставшуюся жизнь, и я говорю это не для того, чтобы

показаться дерзким или преувеличивающим. Я хочу сказать, что мои родители над чем– то

веселятся – вместе, они очень смешные. Хейли хохочет так сильно, что у нее выступают слезы.

Себастиан чуть ли не выплевывает воду, когда папа рассказывает свою любимую, ужасную шутку

про то, как утка заходит в бар и заказывает изюм. Когда мы заканчиваем с едой, я беру руку

Себастиана за столом, и родители смотрят на нас несколько ударов сердца со смесью восхищения

и беспокойства. А затем они предлагают нам десерт.

Именно этого я хочу для нас. И когда бы я ни посмотрел на него, он встречает мой взгляд,

а я пытаюсь сказать, «Видишь? Вот как может быть. Так может быть каждый день»

Но затем я вижу, как его собственные слова пробиваются мне в ответ, серьезные и

напряженные мысли: « Может. Но я потеряю все, что знаю и что у меня есть».

Честно говоря, я не могу винить его за то, что пока этого недостаточно.

***

Родители уходят спать только на двадцатой минуте «007: Спектр». Они поднимают

сопящую Хейли с кресла и помогают ей подняться по лестнице. Папа оглядывается на меня

поверх плеча, посылая один полу– подбадривающий, полу– напоминающий– никакого– секса– на–

диване взгляд, а затем исчезает.

И тогда мы остаемся одни, в гостиной, со странным голубым свечением телевизора и

огромной почти нетронутой чашкой попкорна перед нами. Поначалу мы не двигаемся. Мы уже

держимся за руки под наброшенным одеялом. У меня продолжаются те вспышки осознания –

интересно у него такие же – когда я на самом деле не верю в то, что он здесь, что мы снова вместе,

мои родители только что проводили время со мной и моим парнем, как будто это что– то

естественное, непроблематичное.

Но тот голос, что сидел в моей голове все эти дни, прочищает горло, и я понимаю, что

больше не могу откладывать.

– Мне нужно рассказать тебе кое– что, – произношу я.

Он оглядывается на меня. Левую сторону его лица подсвечивает телевизор, и комбинация

его острой челюсти, скул и легкой обеспокоенности на лице делает его похожим на Терминатора.

– Давай.

– Я облажался, – делаю глубокий вдох. – После того, как ты бросил меня, я был

разгромлен. Я вообще не помню большую часть того дня. Я знаю, что проездил несколько часов

по кругу, а потом поехал к Отэм. Я плакал, и не совсем ясно мыслил.

Могу сказать, что он понимает все в ту же минуту, как я произношу это, потому что он

резко вдыхает через нос, как бы говоря «Ох».

Кивнув, я выпускаю медленное сожаление:

– Да.

Он кивает, отворачиваясь обратно к телевизору.

– Она в порядке. Я в порядке. Мы обсудили это, и естественно это странно, но мы

справимся. Я просто…не хотел скрывать этого от тебя.

– Просто, чтобы убедиться, что я правильно понял: ты с ней переспал?

Я медлю, стыд и вина давят весом на мои плечи.

– Да.

На его челюсти дергается мускул.

– Но ты не хочешь встречаться с ней?

– Себастиан, если бы я хотел встречаться с Отти, то я был бы с Отти. Она моя лучшая

подруга, и я приехал к ней домой, потому что был убит горем. Я понимаю, что звучит совершенно

безумно, но мы перешли в странный, комфортный водоворот, который закончился сексом.

Я думаю, ему становится смешно, вопреки его воле. Но он смотрит на меня.

– Не очень приятно.

– Я знаю.

Он поднимает руку и рассеянно растирает грудь своим кулаком. Я поднимаю его руку,

чтобы поцеловать костяшки пальцев.

– Я знаю, что все испортил, – он произносит тихо. – Думаю, я не могу реагировать так,

как хочу.

– Ты можешь. Я понимаю. Я бы сошел с ума, прямо сейчас, если бы ситуация была

обратной.

– Но ты не можешь говорить мне, что делать, после того, как бросил меня.

Видимо, побеждает его спокойная сторона. Не уверен испытываю ли я облегчение от этого