Юлия Панченко - Не зарекайся (СИ)

Но особенно сильно его раздражала одна девица. Она постоянно смотрела на него, открыв рот, и следила за каждым шагом. Ее светлые волосы вечно были всколочены, словно она не расчесывалась неделями, а глаза – глубокого зеленого цвета, постоянно округлялись – наивно распахиваясь для всего вокруг. Эта ее доверчивость бесила. Хотелось сказать гадость и следом еще подзатыльника крепкого дать.

Она, кажется, Юлька, напоминала Саше его бывшую одноклассницу. Та точно также глядела – наивно и слезливо. Только, в отличии от этой нечесаной, еще и побирушкой была. Он помнил, как она стояла возле церкви на Пасху, с протянутой рукой, устроившись рядом с алкоголичкой и безруким инвалидом, и таращилась глазищами в пустоту. Помнится, он тогда подошел и кинул ей железный рубль. Соученица же перевела на него отсутствующий взгляд, и, узнав, пунцово покраснела. Даже слезы на глазах выступили.

Эта Юлька напоминала ему ту лохмотницу, над которой после открывшегося секрета смеялась вся школа. Наверное, поэтому он перенес на девчонку свою неприязнь и брезгливость.

Стоило подумать о ней, как из-под земли выскочила. Вон, идет широким шагом по аллейке, размахивает пачкой жевательных мармеладных медведей. Платьице на ней дурацкое, белое, с летящим подолом. Волосы как всегда – рассыпались по узким плечам непослушной гривой. Идет себе, башкой бестолковой вертит, его еще не заметила – сидящего на крыльце.

Вокруг лето, цикады стрекочут, воздух застыл словно кисель, а в нем и вместе с ним – запах роз и конфет мармеладных.

Вот опустила руку в пачку, достала парочку медведей, закинула голову и положила в рот конфеты. Следом облизала пальцы – безыскусно и просто, но Саше почему-то жарко стало. Сглотнул, посмотрел на нее еще раз – шестнадцатый год девице, а ведет себя – дура дурой. Учится посредственно, читает вечно какие-то книжки, и допоздна на дальней качели засиживается. Ноги в комариных укусах – на бледной, прозрачной коже хорошо видны розовые, расчесанные кружки.

Заметила его, махнула рукой приветливо, от чего поморщился – опять с разговорами дурацкими пристанет.

- Александр Сергеевич, здравствуйте! – села рядом с ним, бесцеремонно вторглась в личное пространство, знать не зная о существовании последнего.

А еще - напрочь проигнорировав в его глазах недовольство такой близостью.

От нее пахло конфетами и ромашковым шампунем, а от тела мерно исходило тепло. Он почувствовал его через тонкую ткань футболки.

- Вы не на смене сегодня? – продолжая жевать, поинтересовалась Юля и протянула ему ополовиненную пачку с конфетами. – Хотите?

Александр Сергеевич посмотрел сначала на упаковку в ее руках, потом поднял глаза на лицо – бледное, с несколькими конопушками на капризно вздернутом носе, остановил взгляд на ее бездонных глазах и отрицательно покачал головой. А потом, словно спохватившись, скривился и поморщился:

- Не ем эту мерзкую гадость.

- Ну и зря, - совершенно не смутившись, ответила Юлька. - Вкусно очень, – сказав, запустила руку в пакет, достала двуцветного мишку и поднесла к губам, а потом повернулась к Александру: - Точно не будете?

Он как завороженный смотрел на ее тонкие пальцы с аккуратными лунками ногтей, держащие конфетку у самых губ. Облизнулся – совершенно ненамеренно, и зло тряхнул головой:

- Сказал нет, значит, нет, что пристала?

Юля пожала плечами, положила медведя в рот и встала с лавочки, взмахнув напоследок летящим вокруг стройных ног, белым подолом.

***

Он ей нравился. Так нравился, что даже стыдно было признаваться. Почти все девчонки сохли по нему – кто в тайне, кто, жалуясь вслух. Они все вместе на него смотрели, разинув рты, а он не обращал внимания ни на кого.

И это коллективное обожание сблизило девчонок, что было парадоксальным, и казалось совершенно нелогичным. Они обижались, что все их старания – тщетны, а потому стояли друг за друга горой и строили новые и более изощренные планы по взятию крепости.

Юля не обсуждала свое большое и светлое чувство ни с кем, и девочки даже не подозревали об ее тайне, поэтому Юля была вне культа обоготворения Александра Сергеевича.

Она ругала себя, что нарушила зарок, что совершенно нечаянно влюбилась в недоступного, далекого как Юпитер, парня.

Он казался ей самым-самым. Красивым, изысканным, модным.

Да, его не любили ребята и девочки постарше. Воспитатели тоже отзывались с прохладцей.

Но, разве много нужно подростку, чтоб наделить своего возлюбленного наилучшими человеческими качествами? Пусть Юля и замечала снобизм, а также заносчивость старшего директорского сына, но отмахивалась, старалась быстрей из памяти стереть недостойные деяния молодого мужчины. Ей было уже от того приятно, что может видеть его каждый день и любоваться издали, лишь изредка перекидываясь парой ничего не значащих слов.

Так было ровно до одного события, которое вдруг открыло Юле глаза, заставило прозреть, хотя по своей значимости событие это не могло сравниться с другими – бывало ведь и хуже.

В очередной летний вечер, после заката, они с ребятами ватагой сидели на крылечке – любимом месте для болтовни и поедания чипсов. Спорили о пустяках – кто какую машину в будущем хочет.

- Я бы Вольво хотел, - авторитетно заявил Марк.

Он оканчивал техникум, и уже искал работу – автомехаником, по специальности.

- Там движок что надо, - закатил глаза мечтательно, потом захрустел вытащенным у соседа из пачки сухарем.

- А я, Мерседес, - заспорил Ванька.

Юля помалкивала, так как совершенно не представляла, какую машину себе хочет.

Из темноты аллеи показался Александр Сергеевич и дети замолчали. Услышь он, о чем они только что болтали – высмеял бы. Как пить дать, высмеял бы.

Воспитатель был не один, рядом с ним важно вышагивала приезжая пасторская дочка. Они о чем-то увлеченно разговаривали и даже смеялись.

Остановились возле крыльца, и, не замечая притихших ребят, продолжили разговор, будто наедине были.

- Да ладно, видно же, - запрокинув голову, засмеялась Олеся – та самая пасторская дочка. – Они все по тебе сохнут, Сашка, неужели не заметил? Я еще на служении обратила внимание – глазами тебя провожают, да в рот заглядывают. Любую выбирай и хоть завтра – под венец!

На этом заявлении они оба вдруг посмотрели на Юльку, что в уголок старалась забиться и оказаться невидимкой. Александр Сергеевич прищурился, смерил девушку внимательным взглядом и нарочито громко, так, чтоб всем слышно было, сказал:

- Я никогда не женюсь на центровской. Ни за что на свете, - губы его презрительно скривились, будто и не про людей рассуждал, а про козявок.

- Что так? – довольно улыбнувшись, спросила Олеся и манерно закусила нижнюю губу.