Клари Ботонд - В садах чудес

Но девушка вырвалась. В светлой кофточке и бежевой, чуть расклешенной юбке она выглядела очень милой.

— По-моему, здесь чего-то недостает! — она прищурилась, нарочито склонила голову и посмотрела на стол.

Пауль посмотрел на нее и засмеялся.

Она метнулась снова к буфету, снова распахнула дверцу и с торжеством подняла маленький графин с ликером.

— О! — Пауль вскочил и подбежал к ней, раскинув руки, будто собираясь схватить ее и отнять графин. Она со смехом увернулась.

— Разобьем! Разобьем! — повторяла она сквозь смех.

Но, кажется, она вовсе не опасалась, что графин может разбиться.

Пауль ударился коленкой о выступ кровати.

— Ох! — он поморщился.

Регина тотчас поставила графин с ликером на стол и наклонилась к своему гостю.

Но Пауль мгновенно распрямился и схватил графин.

Снова смех, вскрикивания.

Наконец, раскрасневшиеся, они оба уселись за стол.

Регина уже успела поставить и две маленькие рюмки.

— Ну! — ее голубовато-серые глаза блеснули мягким блеском, она разлила ликер по рюмкам.

Пауль невольно залюбовался нежностью ее кожи, такой детски-светлой, мягкостью волос, очарованием глаз.

— Эт ток-ток-ток! Эт ток-ток-ток! Эт ток-ток-ток!

— Эт чин-чин-чин! — подхватил Пауль.

Они чокнулись.

— Кажется, мы неправильно произнесли тост, — улыбнулся Пауль.

— Ну и что! Мы ведь не итальянцы, — беззаботно бросила она.

Говорить о национальностях Паулю не хотелось. Он пригубил ликер. Она тоже поднесла рюмку ко рту и на лице ее промелькнуло выражение чуть хищного женского наслаждения.

Они сделали несколько глотков в молчании.

Пауль отчетливо расслышал шорохи, постукивания, равномерный шум за окном с опущенной оранжевой шелковой занавеской.

— Что это? Слышишь, шумит? — тихо спросил он, держа рюмку в руке. Он и сам не понимал, почему эти смутные шумы тревожат его.

— Ничего! — она сидела напротив него, тоже держа рюмку у губ. Теперь во взгляде ее появилось что-то женское, что обычно именуют русалочьим. — Ничего, — повторила она. — Это дождь за окном. И ветер. И мыши. Мы ведь на чердаке.

Он снова отпил из рюмки. Должно быть, это был ликер домашнего приготовления. Во вкусе его ощущалось нечто терпкое, диковатое, несоразмерное, пощипывающее язык. Единое ощущение сладости, острой пряной горечи и одновременно крепости было очень сильно.

— Колдовское зелье! — Пауль посмотрел на Регину. — Откуда у тебя такое?

Ему вспомнился юный Генрих Гейне на свидании с дочерью палача.

— Привезла летом от бабушки, — просто ответила она.

— И где живет твоя бабушка, которая настаивает такие напитки? — он почувствовал, что захмелел. Странно, от нескольких глотков домашнего ликера. А, может быть… Но ведь у него нечего взять. Глупо было бы заманивать в ловушку такого, бедного, как церковная крыса, субъекта.

— Бабушка? — видно, девушка и сама захмелела, теперь она как-то издевательски-певуче растягивала слоги, и это тоже было странно. — Бабушка? Где живет? Конечно, на Брокене, на горе ведьм. Где еще может жить моя бабушка?!

Они смотрели друг на друга и смеялись. Она потянулась через стол руками. И снова ее руки показались ему какими-то нечеловеческими, непомерно длинными и гибкими в неестественно ярком и в то же время смутном свете электрической лампочки из-под красного абажура под потолком. Он невольно откинулся. Она встала из-за стола, приблизилась к нему. Снова ее нежные пальцы легли на его глаза. Она, казалось, нежно, умело и уверенно массировала ему веки. Было приятно.

— Хорошо? — спросила она полусонным голосом.

— Меня нет, — ответил он, прикрыв глаза.

И тотчас понял, что что-то произошло. В сущности, это была самая обычная фраза из нехитрого лексикона любовников. «Мне так хорошо, что я как бы уже не существую!» — вот и все.

Пауль открыл глаза. Ее руки, оторвавшись от его глаз, повисли вдоль тела, странно распрямившегося, оцепеневшего. С ее лица сбежало мгновенно это выражение сонливого блаженства. Явилась какая-то мрачная сосредоточенность. Широко раскрыв серьезные серые глаза, она вытянула губы трубочкой, затем высунула кончик языка, потянула носом, будто принюхивалась. Теперь она была какая-то совсем странная — смешная, беззащитная, напоминала насекомое или лягушку, когда их поймаешь, вырвешь из привычной среды и положишь на стол в комнате, и бедные существа недоуменно не находят привычных звуков и запахов. Что-то нечеловечески-жалкое ощутилось в ней.

«Опьянела», — подумал Пауль.

— Ну, ну, глупенькая, — он успокаивающе похлопал ее по щеке. — Куда же я денусь от тебя? Конечно, я здесь!

Она вздохнула глубоко, почти всхлипнула.

— Никогда больше не говори так! Не говори, что тебя нет! Я боюсь!

В этих коротких фразах с их детской интонацией он почувствовал что-то родное, еще более сблизившее их.

«Кто знает, что она пережила в своей жизни».

Словно желая поскорее изгладить из памяти впечатление от этого странного эпизода, девушка всячески старалась вернуть его к обыденной действительности. Они обменялись еще несколькими фразами о крепости ликера. Затем стали пить кофе.

Теперь сознание у обоих было ясным. Пауль интуитивно почувствовал, что девушка обладает определенным опытом. Кажется, суть ее очарования в том и заключалась, что будучи умелой любовницей, она сохраняла характер девчонки-подростка, скрывающей под робостью озорство. Но и это еще, явно, была не вся она. Как она в кинозале шепнула ему, что фильм напомнил ей сюжеты Достоевского… Да, кажется, так и шепнула. И, значит, существовала еще и другая она, та, что читала романы Достоевского… Занятно!

Ему хотелось показать ей, что и он не новичок в любви, не грубиян и простак, знает кое-какие тонкости. Когда они встали из-за стола, Пауль медленно подошел к девушке сзади, нежно коснулся губами шеи под завитками светлых волос. Регина зябко повела плечиками. Стоя сзади, Пауль перекинул руки ей на грудь, расстегнул верхнюю пуговку кофточки. Она, не спеша, принялась расстегивать остальные пуговицы. Пауль чуть сжал пальцами ее нежную шею. Потом осторожно, не торопясь нащупал крючки на юбке, юбка упала на пол.

Все так же стоя сзади, чтобы она не видела его, чтобы его прикосновения казались ей анонимными, немного таинственными, Пауль отстегнул резинки пояса. Отвел руки, чтобы не мешать ей. Она сняла пояс. Оказалось, она не носила ни лифчика, ни комбинации. Это подтверждало его мысли о ее опытности. Он снова поднял руки, некрепко обхватил ее за талию. Девушка извернулась в кольце его рук сильным гибким движением. Он снова понимающе отвел руки. Она чуть откинулась назад, отдалилась, переступила несколько мелких шажков.

Теперь она стояла прямо перед ним. В тонких шелковых чулках телесного цвета, в маленьких туфельках. Свет лампы падал на нее как-то сбоку. И ее лицо, еще недавно обычное личико светловолосой берлинской машинистки из какой-нибудь конторы, теперь обрело четкие точеные черты мраморной римской статуи. Светлые завитки волос, казалось, отяжелели, и плавно оттеняли изгиб изящной шеи. Маленькие округлые груди с нежно-розовыми крохотными сосками, упругий нежный выступ живота, руки, точеные ноги. Треугольник внизу живота был нежен, каштановая поросль на нем и под мышками придавала девушке с ее внезапным видом мраморной богини какую-то очень живую, нежную и беззащитную черточку.